Стручков сел и в волнении откинулся к стенке.
Все сразу вздохнули, облегченно засморкались. Кто-то сказал:
— Откопали всякую пустяковину… Охота…
За столом люди сидели подавленные и никак не могли найти места дрожащим пальцам.
Белогуров молчком прошел к столу и насмешливо спросил:
— Можно, что ли?
Лазутин нашелся только кивнуть головой в знак согласия.
Белогуров начал несколько дурашливо. Его не покинуло удовлетворение от недавней победы, и он знал, что его слово будет укреплением этой победы и поражением противников.
— Товарищи, я, то есть наша ячейка… Не подумайте, что мы новую партию организовали… Наша ячейка, а какая, вы узнаете из дальнейшего, решила доложить о себе именно на открытом заседании ячейки партии, так как в бюро наша мысль могла быть пресечена в корне. И тем более, что к нашей идее имеют отношение все рабочие и их слово нам будет очень важно.
Рабочие задвигались, заелозили ногами по полу, а Стручков сухо крякнул. Белогуров глянул на него и сразу согнал с лица улыбку, в глазах его появилась злость, он, понизив голос, начал выбрасывать круглые, как голыши, слова:
— Товарищи, мы не собираемся никого критиковать. Ответственность наша тут круговая, но надо раз и навсегда сказать правду. Мы устраиваем социалистическое соревнование, укрепляем по мере своих сил государство, но что мы видим у себя в совхозе? Одну грязь, сплетни, враждебность. Есть у нас хоть малюсенькие элементы коммунизма, о чем мы готовы говорить без конца? Нету. Все мы живем по углам, всяк собирает под себя, смотрим на совхоз как на подкормку. Верно ведь? А нам надо указывать пример другим. Нам мужики с деревни могут в любой момент ткнуть: «Что ж вы, мать вашу за ногу, нас уговариваете в коммуну идти, а сами живете по-старому?» И это правда. У нас бабы замотаны, не видят просвета, ребятам нет даже площадки, мы не можем даже организовать школу для полеток, — они так и уйдут отсюда темными головешками, как с прежнего барского двора. У нас не привлекаются к работе рабочие-каменщики. Нам все некогда. А это неправильно! У нас время взавал, только мы не хотим взяться за работу! И вот мы по инициативе товарища Короткова создали ячейку под заглавием «Новый быт». Что мы требуем? Во-первых, общественной столовой. Во-вторых, детских ясель, площадки и так далее. В-третьих, уничтожить такое ложное положение, когда наши рабочие живут в деревне, они имеют свое хозяйство и не дорожат совхозом. В-четвертых, новое помещение распланировать так, чтоб там не было отдельных гнезд с печками, лоханками и со всякой мурой. Там надо сделать рабочее общежитие, ясли, общую столовую, кухню и внизу прачечную. Верно ли я говорю, коммунары?
Степан Дерябин подскочил, опять опустился и оборванно выкрикнул:
— Нежелательно!
Белогуров улыбнулся в сторону Дерябина.
— Дядя Степан, я и так знаю, что тебе нежелательно. Зато нам в самый раз. У нас есть и свои, которые не желают, но мы их накрутим. Ломать будем до конца! Понятно? У нас есть такие, что о коммунизме распинаются на словах, а дома в кулак господу богу молятся. Есть такие!
— Ты сам-то с Ксюшкой не молишься? — Лягин встал и, сверкая глазами, уставился на Белогурова. — Ты разврат разводишь, жену бросил, тебе и нужен новый быт. А мне он без надобности.
— Вот-вот! Значит, потребы в нем не имеем! — Дерябин согласно обернулся к Лягину, передохнул и обратился к столу. — Вы с Коротковым удумали! Ему, значит, ловко думать, когда у него, значит, чистенькие полтораста бумаг и он один. Ему что ж, значит, не думать. А только по-вашему не случится. А почему? Я, значит, поясню. Где же нам, рабочим, на тридцать — сорок рублей прокормить семью? Обеды-то не задаром, значит, будут, к примеру, даваться! И что ж, я нарушу свой дом, приду сюда, а если, значит, Белогурову я не понравлюсь, меня, к примеру, к увольнению представят, тогда я куда денусь? Эх, головки! Надо, значит, вперед пожевать, а потом и вавакнуть.
Шум возрастал. Одни злобно оглядывали Белогурова, другие задорно кивали в сторону Дерябина, у всякого были свои доводы, каждому хотелось скорее выпалить их собранию.
Коротков не успевал слушать всех выкриков, вертелся на месте, его подмывали смех и возбуждение. Люди, входили в азарт, их горячность насыщала самый воздух зала стремительностью, позывала к действию. Теперь уж не было слышно слов Белогурова, он вертелся у стола, широко раскрывая рот, бессильный перешибить общий гул.