Матюха с видом знающего человека длинно рассказывал о том, какая будет при колхозах жизнь, но его перебивали, опять просили рассказывать, он не наедался за обедом и брал с собой краюху хлеба.
Больше всего радовала Матюху скрытая поддержка баб. Он чувствовал, что его беседы в стойле не прошли даром, бабы, отравленные ядом его сожалений о их горькой доле, клонились к новому, спорили с мужиками, чем еще более сбивали их с толку.
— Уж коли баба замолола, то последние времена подошли. Они, что овцы: одна в бучило, и все стадо за ней несется. И разве ее пересамишь?
В последние дни у Матюхи появилась поддержка. Приехала в отпуск Клаша Серова, работница из Ленинграда, она устроила женское собрание, говорила бабам о том, что им надо приналечь на мужиков и вступать в колхоз. Бабы ее слушали, соглашались. Клаша была удивлена такой податливостью баб, но они сами дали ей ключ для разгадки:
— Нам тут Мотя обо всем уж толковал. Да складно как, просто вот как понятно!
Клаша решила увидать Мотю. Он был несказанно удивлен, когда эта ловкая черноглазая барышня встретила его на улице и подала ему руку. Не зная, куда деть глаза, он покрутил головой, оправил шапку, а Клаша говорила бойко и без тени насмешки:
— Нам, дорогой товарищ, надо вместе заняться делом. Я просто приветствую тебя. Когда б мы могли увидаться и детально поговорить?
Матюха с большим трудом поднял на нее взгляд и, плохо понимая о чем идет речь, ответил с растерянной улыбкой:
— Да можно сейчас.
Клаша, не сдержав улыбки, оглядела его с ног до головы и решительно тронулась вперед.
— Ну вот!
Говорила она складно и хорошо. Матюха во всем соглашался с ней, кивал головой и не переставал удивляться тому, как это он — оборванный, непромытый — идет рядом с такой барышней, нисколько не стесняется, и она к тому же все время спрашивает его, словно он знает больше нее.
Они вышли лугом к роще, спустились к дубраве. Солнце стояло в самом упоре, раскалило воздух, и он, загустевший, жаркий, переливался над полями, как вода. Стоя над спуском в дубраву, Клаша после минутного молчания спросила:
— А ты так и живешь один?
— С кем же? — Матюха грустно поглядел на млеющее в жаре ржаное поле.
— И все скотину стережешь?
— А как же?
Клаша прищурилась, наморщила лоб и, странно сжав губы, выговорила редко и выразительно:
— Жалеют тебя бабы, оттого и слушают. Но это и хорошо! — Она тряхнула коротко остриженными волосами и глянула на Матюху с прежней веселостью: — Будешь работать в колхозе, разовьешься, женишься. Ведь верно?
— Все может быть.
Клаша, сама того не зная, коснулась больного места. Матюхе стало скучно, и он вяло пожал протянутую руку. На спуске он постоял с минуту, проследил, как белое платье Клаши исчезло в кустах, потом сел на поддевку и съехал по длинному откосу вниз. Выгоревшая трава была скользкая: Матюха, царапаясь пальцами по земле, быстро миновал пологое место, а к самому спуску скорость увеличилась, он съерзнул с поддевай, не удержался и шлепнулся в каменистый проток.
— Вот это звизнулся!
Он хотел было посмеяться над своей неудачей, но ему сейчас же вспомнилась недавняя грусть, Санька, и он, туго сжав челюсти, отряхнул поддевку, пошел извилистым протоком, оступаясь на камнях.
Санька с каждым днем все больше занимала его мысли. Все прежние доводы, которыми он убеждал себя в том, что она ему не нужна и что он никогда не любил ее по-настоящему, теряли свою убедительность.
Со времени свадьбы он видел ее всего один раз. Она шла лугом с мешком травы на плечах, сверкая голыми икрами. Он заметил, что бабий наряд к ней очень шел, в кичке она выглядела высокой, какой-то по-особенному просторной и теплой.
Был слух, что Тишка ее избил, потом пришел к Горюну, переколотил в избе окна. В полевых хождениях Матюха представлял себе Саньку плачущей, с мокрыми дергающимися губами — видение это было очень реально, он встряхивался и сжимал кулаки.
Стойло стояло у Дона. Подпаски спали у канавы, раскидавшись на спинах с задранными до пупа рубахами, и на их лицах лениво бродили зеленые навозные мухи. Матюха сел в сторонке и закурил. Его тело морил сон, но по солнцу близился выгон, и ложиться было не к чему.
На той стороне купались бабы, а ловившие рыбу ребятишки мешали им выйти из воды, стояли около самых рубах и не хотели уходить. Невдалеке от стада, на плоту, звонко била вальком баба. Матюха в раздумье пошел берегом, сбивая ногой камни в воду, поглядел на юрких живцов, стайкой тыкавшихся в береговой ил, спугнул крякнувшую с перепугу лягушку. Вот и плоты. Валек с раскатистым выстрелом ударялся в мокрые рубахи, и ему отвечало долго стонущее в берегах эхо. Матюха поднял глаза и замер: на плоту стояла Санька. Он задержал дыхание, помыкнулся было незаметно уйти назад, но Санька неожиданно распрямилась, оправила платок и обернулась в его сторону. Матюха от неожиданности потерял голос и сипло выговорил: