И опять наклонился к Матюхе:
— Кто тебя? Ну? Ты чуешь? Я тебя спрашиваю, Федот!
Мгновенная тишина прорвалась хрипом, который, казалось, слышали и люди, и тьма, и звезды:
— Тишка и Васек…
Прорвалась плотина человеческой напряженности. Федот кричал, покрывая взмывший гул задвигавшихся мужиков:
— Что же, на разбой пошли? Душегубство? Что же, мы вам хуже лихих лиходеев?
Его окружили мужики, а молодежь безмолвно ринулась врассыпную по садам.
— Что же, думаете плотину заткнуть спичками и дубинками? Войну нам объявили? Хорошо. Ну, а если мы пойдем на вас? Что же у нас будет?
Круг сдвигался теснее, мужики глядели на Федота мерцающими отблесками пожарища глазами, жевали бороды и ежились плечами.
Около Матюхи сгрудились бабы. Санька с ведром воды растолкала баб, присела на землю и начала обмывать лицо Матюхи. Откуда-то появилась подстилка. Матюху положили на раскинутый сноп соломы, укрыли голову мокрыми клоками. Санька все сидела около его головы, поправляла тряпки. Бабы видели, как плакала она скупыми мелкими слезами.
Фекла вдруг отошла от баб и крикнула звонко, оборвав горячую речь Федота:
— Что же это такое, мужики? Хрест-то на вас есть или нету? Что ж мы разве не такие, как вы? Не дадим поджигать и увечить людей этим прохвостам! Им колхоз наш не нравится, завтра другое не взглянется, — они всех пожгут и перебьют. Я баба несмыслёная, и то думаю, что не надо так. Все, так все!
Мужики выслушали ее, потоптались, а Андрюха Гусев вдруг сдернул свою шапку и повернулся к кругу.
— Ребятушки! Фекла верно говорит. Нам на партии делиться — только друг друга изводить. Не гоже так. Есть колхоз, соединились, так надо или всем или никому. Ведь это что же на самом деле? А тут хорошо будет всем и плохо — никто не в обиде.
Федот протискался к Андрею, взял его за плечи и неожиданно поцеловал в мочальную, длинную бороду.
— Верно, дед. За доброе слово тебе спасибо.
Его взволнованный шепот перебили дружные выкрики мужиков:
— Чего, на самом деле? Федот Егорыч, пиши всех! Заодно! Мы им тогда покажем, как спичками швыряться!
— Кол в бок!
— К дьяволовой матери из села!
— А-а-а!
Этот крик держался в воздухе с минуту. Все задержали дыхание и сразу сказали:
— Тишку пымали!
Матюха открыл глаз. Сквозь сковавшую все тело тупость и безразличие огненным язычком пробилась злоба. Ему захотелось двигаться, увидеть, что будет с Тишкой, он в бессилии застонал и скрипнул зубами. К его лицу наклонилась Санька, дохнула на него теплом и сглотнула слезы. Матюха различил ее темный взгляд, на кончике носа мелькнул желтый отсвет огня, и ему стало до грусти покойно, он попробовал улыбнуться и прошептал:
— Вот как меня извозили! Весь состав смяли!
Санька еще ниже склонила голову, губы ее касались его ресниц:
— Говоришь, значит, жив будешь.
Она положила ладонь на лоб Матюхе, — от нее пошел легкий холод, и в голове перестала колотиться кровь. Матюха закрыл глаза. Мимо них протопало множество ног, в стороне с громким сапом колотили обо что-то, и тихо ныла земля.
Санька ровным шепотом сказала:
— Тишку с Васькой бьют.
И голос Федота:
— Бросьте! Кому говорят? Граждане, у нас есть суд, судить будем! Зачем же самоуправство такое?
Ему ответили десятки голосов:
— Суд — судом, а дело — делом!
— Собака дурная!
— Из него душу вытрясти, из мотыги!
Опять слились голоса, и опять ныла и ухала земля. Совсем рядом плачущим голосом закричал Садок:
— Увечить людей нельзя! Прав нет!
— А тебе есть право! Ты права знаешь?
— Я? Ты что мне тычешь? За самосуд ответите! Я так не оставлю…
Прошаркали ноги, и неожиданно над самой головой Матюхи Садок закричал новым, обрывавшимся от злобы голосом:
— Ты! Ты чего ж тут обтираешься? Не видишь, мужа бьют?
Матюха почувствовал, как пальцы Саньки тисками сжали его лоб. Она дернулась и, вскочив на ноги, крикнула во весь голос:
— Бьют — за дело! Тебе бы вот тоже дать в морду, ты стал бы знать!
— Что ты, аль взбесилась? — Голос Садка упал и преисполнился укоризны.
Но Санька, как оторвавшаяся от земли, потеряла сдержанность, кричала все сильнее и отрывистее:
— Я-то не взбесилась… А ты! Я знаю! Дядя Федот! Они подожгли! Я слышала!
Шаги, как в яму камни, подкатились к Матюхе. Послышался голос Федота:
— Что вы, озверели, что ли? Уговору не знаете! Что тут такое?
Голос Саньки мотался, как полотно под ветром, то припадал к земле, то отчаянной звонкостью поднимался ввысь:
— Они… Я боялась, не догадывалась… Но теперь чую, они все подделали. Дядя Федот, ей-богушки, они. Третьего дни сговаривались у нас за двором. Садок, Сальник и Тимоха. До полночи шептались. Они подожгли. Этот вот говорил, что раз Тишку будут судить за спички, так на него и не подумают. Что? Не так?