Федот ляскнул зубами и медленно выговорил:
— Та-а-ак…
Мужики, еще не обнявшие догадкой оборванной речи Саньки, тягостно молчали. Взмыл жалобный вопль Садка:
— Ты докажешь? А? Ты докажешь? Эх ты, паскуда лихая!
— Не выражаться! — Федот грозно цыкнул и, широко вздохнув, заговорил: — Я, граждане, и без Саньки думал так. Вот что значит раскол-то в нас. Если б мы, как сейчас вот, все сдружились, было бы так? Не было б! Мы б их скрутили!
За бугром ширилась заря, потянуло холодом. Искры пожарища потеряли свою багряность, меркли под серым пеплом. И речи мужиков, усевшихся на бревна, звучали деловитостью. Матюха, с трудом удерживаясь от приступов забвения, слышал отголоски мужицких разговоров — они радовали его. А может, это потому, что Санька сидела рядом, гладила его щеки и говорила тихо, почти неслышно:
— Теперь уж я с тобой буду… Верно, Матюша?
Он морщился от боли, старался найти нужные слова, но их не было; в груди, перебивая режущую боль, родилась дрожащая теплота, и он тихо заплакал.
XXII
Всякая радость не полна, если не разделишь ее с другим, она, как выпитое в одиночку вино, туманит голову, клонит к покою. И наоборот — вынесенная из тесноты груди, облеченная в крылатые слова, рождает дерзостность, развязывает силы, и человек тогда думает, что сможет повернуть землю.
Коротков после собрания чувствовал себя как в тумане от крепкого хлебного кваса. В нем проснулось ненасытное желание говорить с кем-нибудь о себе, о своих, развернувшихся до невероятной шири, планах, хотелось петь, кричать, двигаться.
В тот вечер дотемна стожили сено. Работали все, не исключая конторщиков.
Стручков в ударном порядке хотел покончить с сеном, чтобы наутро сделать закос ржей.
Работа была веселой, дружной и неутомительной. Коротков подавал вилами на стог, норовил захватить в навилень полвоза, — поднимать пухлые охапки было совсем не трудно, только сено не держалось, текло с рожков вил и сыпалось на голову, за раскрытый ворот рубахи, липло и кусало кожу.
Возбуждение объединило всех, недавние споры были совсем забыты, шутки вызывали общий смех, и даже нелюдимый Лягин, забравшийся на вершину стога, кричал Короткову миролюбиво и поощрительно:
— Здоров ты, черт! Завалил совсем!
А на другом стоге, среди обминавших сено полеток, орудовал Стручков. Девки бросали в него сеном, он, еле удерживаясь на зыбучей почве, размахивал руками, ругался на девок притворно и не зло. Когда подошли последние фуры, девки бросились на Стручкова кучей, свалили его с ног, визжали, ойкали, и откуда-то издалека доносило крик Стручкова:
— Отстаньте! Лошади! Затискали! Ого-го!
С гумна шли при звездах, шли тесной толпой, и Коротков почувствовал, что никому не хотелось первым отделяться от гогочущей, расшалившейся артели.
Уснул Коротков как подрезанный, не смог даже почистить зубы, и, когда утром загремел водовозкой новый водовоз, он вскочил с кровати, твердо убежденный в том, что он только завел глаза.
Трактора, кривозубо кусая дорогу и густо-росистые травы, вышли на поле с первым лучом солнца. Сноповязалки потянулись за ними, глухо погромыхивая полотнами и густо смазанными частями.
Все утро Коротков провозился на гумне. Устанавливали двигатель, испытывали работу новой арматуры, потом прилаживали на место молотилку. Эту работу Стручков целиком возложил на него, — сам же он с Ворониным и кузнецами спешно ладил новые фуры к перевозке снопов.
После обеда Бодров прошел во главе полеток на поле копнить рожь.
Стручков проводил их взглядом и кивнул Короткову:
— Надо пойти посмотреть, как там идет дело. Пойдем, пожалуй, вместе.
Через всю усадьбу они прошли молча. Коротков искоса заглядывал на Стручкова. Лицо у него было все в масляных пятнах, а недавно белоснежный картузик теперь превратился в пестрый, измятый колпак.
На самом выходе из ветловой ограды Стручков дернул Короткова за рукав и указал глазом в сторону. Коротков глянул в указанном направлении и задержал шаг: на канаве, занятая разбором каких-то трав, сидела Наташа. Он растерянно поглядел в лицо Стручкову и широко и нескладно улыбнулся. Потом ринулся в сторону, шумнув на ходу:
— Иди! Я сейчас тебя накрою!
Наташа встретила Короткова так, как будто она виделась с ним час тому назад. Она спокойно ответила на его торопливое пожатие руки, оправила на коленях платье. Коротков топтался около нее, говорил много и обо всем, потом решительно взял Наташу за руку и нетерпеливо затряс ее: