После одного из таких провалов Дорофей Васильев еле осилил раскрыть веки, глянул, — перед ним стоял Яша и плевал ему в лицо редко, большими плевками и все норовил попасть в кончик носа.
— Ты чего?
Дорофей Васильев перевалился на живот, и, упираясь об лавку пальцами, встал на ноги.
— Ты чего безобразничаешь, а? Гнида!
Яша толкнул его в грудь, и он опять плюхнулся на лавку.
— Ты живорез! Живорез! Скажи мне, куда Настасья ушла? А то еще плюну в твои вонючие зенки. Ну, сказывай!
— Настасья! — Дорофей Васильев протер глаза и рассмеялся. — А, знаю! Понял? Ты не Яшка, ты — бес. Садись со мной, выпей, я тебе все поясню. Только ты, небось, чище меня все разузнал. Садись. — Он уцепился за Яшу, пригнул его и усадил рядом. — Вот пей.
Яша оттолкнул от себя корец, и выплеснутая водка попала Дорофею Васильеву на грудь, потекла с жирных, отвислых сосков на живот.
— Где Настасья, идол? Отчего ее нет около меня?
Дорофей Васильев мелко рассмеялся.
— Ну ты и зараза! Чистый Яшка, а еще бес бесович. Настасья в колодец ринулась. Помнишь, у нас на проулке колодец был — тридцать аршин, веревка еле воды доставала. Вот там и Настасья. Забрюхатела она, родить ей время, а тут Яшка должен притить. Ишь оно, дело-то какое. Вникаешь?
Яша дрожал мелкой дрожью, сучил пальцы и не опускал глаз с опухшего лица брата. В нем на мгновение пробудилось сознание, он не дышал, боясь прогнать этот сладостный миг. А Дорофей Васильев смеялся и тряс бородой.
— Хорошая была Настька! Я б за нее таких, как моя, сотню не пожалел. Плакала, а привечала меня. Плачет, а не гонит. За меня она утопилась, потому Яшку любила допрежь, стыдно, вишь, ей ему в глаза глянуть. Только все это давно было. А может, и не было. Пей лучше! Не станешь? Ну, я сам.
Он поднес ко рту корец, втянул в себя теплую влагу, но в этот момент Яша со всей силы ударил по корцу, завыл, закружился, потом кинулся к Дорофею Васильеву и вцепился ему в горло. Еще б минута и захлестнула б Дорофея Васильева вечная тьма. Но он слишком любил вершить всякое дело, чтобы сдаться и на этот раз. Он напряг все силы, приподнялся с лавки и ударил обеими руками Яшу в грудь. Малосильный, тощий, Яша не выдержал удара, отцепился и покатился к двери. Недавнего опьянения как не бывало. Дорофей Васильев оправил рубаху, отхаркнул мокроту и обычным голосом сказал:
— Задушить хотел, полоумный черт?
Привставшего на ноги Яшу он вышиб за дверь, а когда тот попытался опять схватиться с ним, он поддал ему коленкой в живот. Яша привскочил, взвизгнул и мешком упал в угол предбанника. Дорофей Васильев проследил за полетом Яши, заметил, что упал он грудью прямо на острие тяжелой бабки. На мгновение в нем мелькнула мысль удержать Яшу, но он не успел этого сделать. Яша попробовал было встать, но не осилил поднять свое обвисшее тело. Из его раскрытого рта хлынула кровь, он захлебнулся ею, тоненько вскрикнул, и на глазах его появились слезы. Он перекривил рот, задвигал губами, словно хотел признаться в чем-то необычайно важном, попросить, может, прощенья и помощи, потом голова его, как у оглушенной коровы, упала набок. Он дрыгнул ногами и затих.
Дорофей Васильев сморкнулся, протер глаза. Мысль о том, что Яша уж никогда больше не встанет, как-то не укладывалась в отуманенном сознании. Он осклабился, подошел к Яше и потрогал за руку.
— Будя, чума! Иди отсюда! Яшка!
Рука Яши упала на земляной пол плетью. «Батюшки мои, он уж остывает!» И тут только одурманенный двухдневным пьянством мозг смог воспринять страшную мысль. Дорофей Васильев схватился за голову и ринулся в просвет двери.
— Вот он где, друг сердечный! А мы тебя… Триста возов!
Перед баней стоял Тугих. Огромный, обросший необъятной гнедой бородой, в ватном картузе и в поддевке, сбивающейся к плечам, Тугих рассыпал осколки веселого смешка, тянул к Дорофею Васильеву руку и обрадованно говорил: