— Кто там?
И, догадавшись, бросился к двери, откинул в предбанник запорку.
Доня вошла в баню боком. Она протянула ему скаток белья и почти сердито сказала:
— Стучала-стучала… Подследить могли. На-ка вот чистые подштанники с рубахой. Оборвался совсем. Большой, а подштанников не имеешь.
Петрушка, не зная, куда девать ноги, схватил узелок и отвернулся от двери. Он ждал, что Доня сейчас выйдет, тогда пройдет это неприятное одеревенение во всем теле, но она медлила, заплескалась зачем-то в кадке с водой. Задыхаясь, Петрушка оборванно выговорил:
— Шла бы… Чего же?
— Ай я тебе мешаю? Мойся. Уйду еще. — Доня засмеялась и глянула на Петрушку. — Какой же ты, Петя, белый да гладкий. А? Как огурец налитой. — Она смеялась все тише и тише, будто кто затыкал ей горло, и оттуда прорывались только редкие всхлипы.
Петрушка бесстыдно повернулся к ней, в эту минуту кто-то стукнул об угол бани, дверь распахнулась и на свет высунулась голова Птахи.
— Петра! Лошади! — Но, разглядев Доню, он проглотил тревогу, подморгнул кривым глазом: — Тут своя коняжка необъезженная… — И стремительно исчез.
Доня овладела голосом и строго сказала:
— Ну, теперь начнется трепня! Мойся, а я пойду. Ежели что случится, держись за меня, не бойся.
Петрушка мылся весело, и впервые ему нравилось свое тело — крепкое, покрывшееся нежной розоватостью. И тьма бани не казалась страшной.
22
Утром чем свет Мак выскочил из мазанки Ерунова и взбулгачил Дворики. Потрясая медалью, он толкнулся кое к кому, вызвал мужиков и объявил им коротко:
— Понятыми будете. Добросовестными, у Еруна с Борзым волынка начинается.
Скоро в сопровождении Зызы, Афоньки, Артема и дохлого Ермохи он прошел за гумна Ерунова.
Клеверные кладушки Ерунов поставил за ригой, но так, что из мазанки он всегда мог их видеть. Кладушки были гладко обчесаны и накрыты соломой, укрепленной несколькими горбылинами. Только последняя кладушка, вешнего укоса, еще не была ухвоена и теперь была вся разбита, растащена по сторонам. Лошади, видимо, возились тут долго, успели наложить помету и втоптать его в клевер.
Ерунов встретил понятых торжественно, указал глазами на разбитую кладушку и чинно отошел к сторонке. Мужики молчали, только Зызы усмехнулся и сказал, ни к кому не обращаясь:
— Волк у волка…
Но сейчас же сделал строгое лицо и осанисто выставил вперед ногу. Мак начальственно неистовствовал. Он суетливо обежал вокруг кладушки, местах в трех попробовал сено, кричал на понятых, лениво ходивших за ним, и, когда подошел Дорофей Васильев в сопровождении Птахи, Мак, выпятив вперед грудь с позеленевшей медяшкой медали, грозно выговорил:
— Это что же, на хохряк работаете? Думаете, на вас и управы не найдется?
Дорофей Васильев схватился за бороду и, не поднимая от земли взгляда, дрожливо осадил Мака:
— Отойди… сатана! — И вскинул вверх лицо. — Ну, в чем же дело, старики?
Около него очутился изогнутый, кривоногий Ермолай. Он сухо сверкнул странно раскосившимися глазами и алчно раскрыл рот:
— Награду тебе хотим дать! Ашь, ты!
Поддержанный Ермолаем, Мак оправился и надул губы.
— По порядку давайте. За потраву платить придется, Дорофей Васильев. Мы оценить хотим, чтоб никому обиды не было.
— Ну и цените… — Дорофей Васильев вольно отставил ногу и поглядел в сторону. — Тут и порчи всего на трынку. А ежели кто хочет заводить канитель, то можно и без головы на это решиться. — Он пренебрежительно оглядел мужиков и сплюнул на левый сапог. — Цените, ценители, чужое, коли у самих нечего… А лошадей держать тоже дело подсудное. Ну, я пойду. Пташка, лошадей приведи!
Он пошел, мелко шагая через кочки. Все озадаченно поглядели ему в спину и, когда он уже был на своей земле, враз заговорили, закагакали, не слушая друг друга: