Один Шиниж, казалось, остался без дела. Он пользовался этим и заводил дружбу с Третьяком пока никто не видел. Большую часть времени царский палач проводил внизу, в темницах, обустроив там себе настоящие хоромы, благо жалование позволяло, и занимался любимым делом. Жену и детей он давным-давно оставил где-то наверху и едва ли помнил их лица. Палач говорил, что шлёт им столько денег, чтобы они себе ни в чём не отказывали. Брату стражи же казалось, что это было откупом. Третьяку так надоел надземный мир, что он убежал жить в темницы, где время застыло в скорби о прошлом, и слал откуп любому человеку, что мог лишить палача удовольствия не вспоминать о настоящем.
Палач жаждал остановить время, и, казалось, весьма в этом преуспел - ни один из редких посетителей темниц не мог точно сказать, сколько Третьяку минуло лет. В Тёмной Башне перешёптывались о веках. Кто-то в Красове в шутку говорил, что палач был здесь ещё до Красного Краса. Глупость, если подумать: зачем строить крепость вокруг жилища палача?
- Погляди на это. - Показал Шинижу какую-то потрёпанную бумажку слепой палач. - Одно из любимейших в моей коллекции.
Щурясь в полутьме, стражник поднёс текст почти к самому носу. Третьяк писал мелко, как курица лапой, вовсе не заботясь о том, смогут понять его почерк или нет прочитавшие писанину. Он был слеп, и никогда не видел, что выходит из-под его руки. Уже удивительно, что он умел писать, но ещё более то, что даже без зрения он сохранил это умение. Часто его можно было заметить за письмом. Третьяк насвистывал себе под нос какую-то милую мелодию и чиркал пером букву за буквой.
Всюду по подземельям с потолка свисали цепи. Тонкий их перезвон, скрипы решёток создавали давящую атмосферу. Палач знал каждый закуток своего обиталища, и, говорят, он поймал всех заключённых, что пытались сбежать от него. Редкие посетители любили носить мягкую обувь - тут и там камни из пола были вывернуты. Слепой знал все свои маленькие ловушки, а вот зрячие в полутьме постоянно бились о них ногами.
Хозяин темниц подходил им не только духом. Его тело было странным для человека - или же так падали на него тени факелов. Непропорционально длинные руки, постоянно согнутые шея и спина, скрытые за копной соломенных волос пустые глазницы - каждая деталь создавала монстра. Когда в тёмных коридорах подземелья бродило это чудище, то пугались лишь немногие. Когда же Третьяку приходилось выползать на поверхность, чтобы выполнить свою работу, то толпа зевак собиралась смотреть скорее не за казнью, а за самим палачом.
"На глазах всего царства полетела царская голова". Третьяку однажды довелось казнить целого царя. А до этого - пытать на радость толпе, что называла бывшего своего государя корнем всех бед. Буземил провинился тем, что казнил слишком многих. В бумаге были записаны и слова царя. Под пытками он вспомнил каждый случай, каждый костёр, что зажёгся по его приказу.
"По недосмотру! Я виновен лишь в том, что не остановил его, брат". Даже под пытками царь оставался величественным, как и подобает наместнику Красного Краса. Жену его назвали ведьмой, что подговаривала Буземила убивать невиновных, за что её и сожгли у него на глазах. Когда пелена с них не спала - ибо её и не было - уже царя приговорили к смерти. Но сначала - к пыткам.
Третьяк повиновался без возражений. Заковал брата в кандалы и подверг почти всему, что требовала толпа. В угаре расправы та желала страшные вещи. Всё, что палач пытался спасти - это лицо царя. То самое, которое приглянулось царице.
- Мне нравится это воспоминание. - Признавался Третьяк. - Столько эмоций! Стоит вспомнить, и как будто видишь его как наяву.
В конце толпа разбушевалась не на шутку. Победители, Красичи по крови, что казнили безродного царя, приказали выжечь палачу глаза. Он хоть и показал свою верность новой власти, а был кровным братом казнённого. Он не любил выходить наружу ещё тогда, а потому пытал до смерти. Никто никогда не возражал, кроме пары случаев, когда царю необходимо было показать народу казнь. "Во избежание", - наградили его за верность Красичи. С тех пор Третьяк ходил слепым.
"Тогда он уже был уродлив", - вспоминал слова запамятовавших эту "славную казнь" стариков. С тех пор Третьяк жил в безвременье, - "Всё, что я вижу теперь - это пламя".
Большинство его записей, впрочем, никак не упоминали палача. Чистые истории узников темниц, рассказанные под пытками, порой - и добровольно, через прутья решётки. Богатая коллекция человеческих страданий леденила кровь. Мёртвые тела уходили в землю, пятна крови в клетках отмывались, крики забывались и возвращались лишь во снах - а истории на бумаге жили вечно.