А семнадцатого апреля – менее чем за неделю до торжественного момента – в Архангельск примчался фельдъегерь с письмом, в котором сообщалось, что двадцать шестого марта в Санкт-Петербурге на императора Николая I было совершено покушение, во время которого он был ранен, и что он немедленно требует его к себе…
– Ну и зачем ты меня выдернул? – мрачно произнёс Данька, сурово уставившись на Николая. Тот нервно ходил из стороны в сторону по своему огромному кабинету. – У меня там как раз должны были новый фрегат начать стоить.
– Без тебя обойдутся, – молодой император нервно махнул рукой. – А вот я – нет.
– Да почему нет-то?
– Потому, – рявкнул на него Николай, останавливаясь прямо перед ним. – Все меня бросили – Мишка на войну с персами укатил, ты – в своём Архангельске сидишь, носа не кажешь, Карл на Урал уехал, Шиллинг – и тот закопался на этом своём заводе… один я тут за всех отдуваюсь!
Покушение на Николая оказалось… не совсем покушением. Ну то есть покушение-то было, но такое… несерьёзное. Молодой, экзальтированный корнет лейб-гвардии Гусарского полка дождался очереди своего полка нести караулы в Зимнем и, выбрав самый неудачный момент, набросился на Николая с обнажённой саблей и криком: «Смерть узурпатору!» Николай, который после бунта на Сенатской площади заимел привычку даже по Зимнему передвигаться с заряженным пистолетом, хладнокровно выхватил оный и двумя выстрелами ранил нападавшего и выбил у него из рук саблю… Собственное же ранение он получил от осколка сабельного лезвия, отломленного выстрелом и отлетевшего в его сторону, черканув молодого императора по щеке. Особых повреждений это не нанесло, но кровило сильно. Николай самолично промыл царапину спиртом, немало удивив этим действием своего лейб-медика, и отказался заклеивать полученную рану. Отчего привёл в ажитацию всех петербургских красавиц, которые, едва заметив на его лице не до конца зажившую царапину, тут же падали в обморок от восхищения. То есть, с одной стороны, покушение как бы было, а с другой – оно было исполнено столь глупо и примитивно, что ничем иным, нежели выплеском истеричного сознания, быть не могло.
Впрочем, однозначно утверждать, что это был истерический выплеск экзальтированного юнца, было всё-таки неверным поступком. Поэтому сейчас Бенкендорф, отодвинув все свои дела, детально разбирался с этим происшествием, буквально выворачивая корнета наизнанку. Плюс расследование в данный момент велось и против семьи этого идиота, и, судя по тому, как оно велось, – простыми извинениями или обычной опалой там дело точно не ограничится… Кроме того, это покушение, похоже, привело к ещё одному результату. Поскольку уже на первом этапе выяснилось, что огромное влияние на корнета оказал его гувернёр – беженец из бурбоновской Франции, Бенкендорф инициировал тотальную проверку всех приближённых слуг российской элиты. Причём просто проверкой дело не ограничилось – уже пошли и задержания. А это, в свою очередь, вызвало повальный отток из Санкт-Петербурга европейской прислуги – французов, англичан, шведов, итальянцев, швейцарцев и так далее (да-да, гастарбайтеры в России нынче были не только из англичан). Немцы пока держались, но оные в России, в отличие от остальных, как-то и не считались иностранцами – в тех же прибалтийских губерниях они составляли едва ли не треть населения, да и на Волге их после матушки Екатерины жило преизрядно… Так что круги, запущенные бунтом на Сенатской площади, всё ещё расходились и расходились по стране, и конца-края этому пока видно не было.
– Ну что смотришь – стыдно стало? – сердито вопросил Николай.
– Да ни капельки! – не менее сердито отозвался Данька. – Ты меня с дела сорвал, причём попусту…
– Покушение на императора – это по-твоему попусту?
– Да какое это покушение?! – возмутился бывший майор. – Тем более что я тебе давно уже говорил, что надобно не гвардейские караулы на охрану ставить, а специальную службу охраны организовывать – а ты всё тянешь!