Рыцарь невольно поджал губы.
- Это обычная горожанка. Простолюдинка! Да, я нарушил букву закона, но…
Шотан замялся, стараясь подобрать нужные слова. Все-таки прямое и честное «разве для меня писаны законы?» звучало бы слишком откровенно.
- Любезный граф, - сухо отозвался молодой император. – Пусть и простолюдинка, но жена мастера цеха скорняков, добродетельная и уважаемая дама. И даже будь она последней… - Оттовио явно удержал готовое сорваться с уст недостойное и некуртуазное «шлюхой». - ... крестьянкой, она моя подданная, и ее защищает Закон! Я получил жалобу от цеха и окружного юдиката, она подкреплена следственной грамотой от суда. Ваша вина, увы, неоспорима. Должны быть последствия.
- Да, безусловно, - осторожно согласился Шотан, думая, что мальчишка все-таки неглуп. Да, надо признать, граф дал маху и не позаботился об отсутствии свидетелей или хотя бы заткнутых глотках. Слишком уж много вовлеченных… Но юноша дает провинившемуся возможность сохранить лицо и самому отмерить разумное воздаяние. Умно!
- Я постараюсь разрешить этот вопрос, - согласился Шотан со всевозможной почтительностью. – Полагаю, щедрое вспомоществование утолит скорбь мужа и охладит гнев мастеровой черни.
- Жалоба поступила от жены.
- Тогда супруги, - Шотан мысленно скривился, накинув четверть сверх изначальной суммы, которой собирался утолить претензии наглой девки.
Может их все-таки убивать?.. Так проще. Но с другой стороны, в чем тогда удовольствие? Истинная красота узоров должна проходить через годы, а иначе это простая работа ножом, вульгарное и рядовое кровопускание, не лучше убийства в темной подворотне.
- Граф, - голос императора странно изменился, но поглощенный скорбью о тяжком бремени творческой натуры Шотан этого поначалу не заметил.
- Любезный мой граф… - тихо и как-то печально, с искренней грустью вымолвил правитель. – Вы ничего не поняли?
- Что? – глупо и по-плебейски выдавил Шотан. – Простите?..
Оттовио покачал головой, и капитану не понравилась уверенность, прорезавшаяся в движениях императора. Куда-то исчезла робость юного перед мужем, безоружного перед вооруженным, островного мальчишки перед воином. Так, будто… да, словно по какой-то неведомой причине Оттовио вдруг ощутил превосходство над жандармом, причем такое, что вся мужественность и страшная сила Шотана в глазах юноши больше ничего не стоили.
- Граф, что делает нас дворянами? – все так же негромко спросил Оттовио. – «Люди чести», это звучит достойно и гордо, но что представляет собой та самая «честь», в чем ее суть?
Шотан вздернул подбородок и проклял герцогскую шлюху Биэль. Вот же паскуда, теперь ясно, что за приступ неуместного благородства. Выучили юнца красивым глупостям... Но проклял молча, вслух же отчеканил:
- Доблесть!
- Да?
- Безусловно! – Шотан вскинул голову еще выше, теперь уже не стараясь уравнять рост, граф нависал над Оттовио как осадная башня. – Храбрость на поле боя, вот главное отличие настоящего дворянина от лавочника, купившего титул. Есть люди меча, а есть слуги мантии и чернильницы, им никогда не стать вровень!
- Нет.
Короткое слово прозвучало, как щелчок арбалетной струны и казалось, что мрачное эхо перекатывается, не умолкая,под высоким потолком, который расцветал узором пластин из полированного доломита.
- Нет. Не доблесть, - снова покачал головой император, и Шотан подавил яростное желание сразу отправиться искать маркизу, чтобы вырезать ей сердце, без всяких узоров и тонкой игры бритвенного лезвия на холеной коже.
- Не доблесть, а достоинство.
- Я не вижу разницы!
Уголком сознания Шотан понимал, что его несет, будто галеру без паруса и весел в бурю. Сейчас лучше было бы промолчать, усмирить гордыню как непременно сделали бы Вартенслебен и Курцио – холодные, бездушные, словно морские гады. Но граф чувствовал себя уязвленным до глубины души, едкие слова императора жгли, будто граненый кончик кинжала, проникший в стык доспешных пластин.
- Достоинство, честь, это одно и то же. Доблесть, вот наша высшая добродетель! Нет ничего выше этого.
- Есть, - холодно вымолвил Оттовио с той же мрачной решимостью. – Простолюдин владеет лишь одной жизнью, он приходит в этот мир, чтобы затем покинуть его милостью Господней. Он живет сам в себе, для него бытие начинается с первым вздохом и навсегда заканчивается с последним.
Шотан до хруста сжал зубы, превозмогая желание язвительно спросить, бога или все же богов имел в виду император.
- А дворянин суть звено длинной цепи, которая была до его рождения и продолжится после, - вдохновенно говорил император. - Дворянин это не владелец своего имени, который может им распоряжаться, будто купец оплаченным товаром. Это хранитель, который принимает наследие предков, духовное и вещное, чтобы затем отдать его потомкам. Подлинный человек чести живет и в прошлом, и в будущем одновременно. Это наделяет его привилегиями, но и накладывает обязательства.