- Ты сохранишь удел, - сделал последнюю попытку барон. Его свита подобралась, те, кто спешился, встали плечом к плечу, конные тоже что-то сделали, Елена, будучи очень плохим всадником, не поняла, что, но лошади тоже насторожились, перебирая копытами.
- Да, не всю, но достаточно, чтобы твои дети сохранили титул. Мне не нужно разорять тебя, мне нужно…
- Поганый ублюдок! - вопиял фрельс, потрясая кулаками. - Ты хочешь забрать мое владение, оставить мне жалкий клочок, чтобы я мог едва развернуться на пятке! А меня превратишь в наемника! Так запомни, не бывать этому! Ты пришел ко мне, будто змея, прокрался, расточая слова о дружбе, сам же хотел опозорить меня перед семьей, гостями и слугами!
- У тебя нет слуг, - оскорбительно и с явным превосходством рассмеялся барон, откидывая ныне бесполезную сдержанность.
- Зато у меня есть то, чего никогда не обрести тебе, твоим детям и детям твоих детей! - прорычал фрельс, поднимая сжатый кулак, не угрожая побоями, а скорее обозначая весомость речей. Презрительная усмешка сразу покинула баронскую физиономию, кажется, Бональд понял, о чем намеревался сказать дальше рыцарь.
- У меня есть честь, - громко, с расстановкой отчеканил фрельс. - Мой род, тянущийся через три столетия без перерывов. Я живу в прошлом и будущем, как наследник и отец. Я дворянин по земле и крови, вот чего никогда не будет у вас. У Ашей из канатчиков, купивших родовитую жену и место в чужой прихожей за воровское золото. Бароны чернильницы!
Бональд страшно побледнел и рефлекторно схватился за рукоять кинжала, Фрельс дико усмехнулся и раскинул руки, будто предлагая себя в жертву. Дочка вскрикнула и бросилась к отцу, но ее перехватила Гамилла, швырнула в объятия менестреля, чтобы веснушчатая не натворила глупостей.
- Что, убьешь меня? - рассмеялся фрельс.
- О, нет, - симпатичное лицо барона скривилось в жутковатой гримасе, он с трудом удерживал себя в руках, но все-таки удерживал. - Я тебя даже на поединок чести не вызову, любезный. Не хочешь отдать часть, сохранив сердцевину? Тогда потеряешь все.
- Меня не вывести из сословия, - надменно сказал фрельс. - Тебе не собрать тринадцать благородных людей, которые взяли бы на душу грех неправильного судейства. А военный сбор только весной. Я буду к нему готов.
- И ты думаешь, ваша махинация удастся? - не скрывая издевки, рассмеялся Бональд. - О, Пантократор, какая наивность…
Он оборвал смех, разом, будто хлопнул окованной железом крышкой сундука.
- Собрать вскладчину серебро, купить полный набор снаряжения и передавать его друг другу по очереди, проходя смотр. Менять упряжь и накидку, перекрашивать щит, хорошая задумка.
Теперь побледнел фрельс. Отступил на шаг, будто закрываясь от убийственных слов.
- Эй! - без всякого почтения и даже не оглядываясь, махнул барон.
Медленно переступая, так, словно рука всадника была не тверда, конь вышел, неся того самого бойца в хорошем снаряжении. Кавалерист отворачивался, глядел подчеркнуто в сторону и вообще являл полную картину нечистой совести.
- Кость земли, соль войска, - хмыкнул горец, впрочем, без особой язвительности. - Ну, понятно все теперь.
- Как же так… - с этими словами фрельс шагнул вперед, глядя снизу вверх. Его лица женщина не видела, но судя по фигуре, старик уже был придавлен осознанием катастрофы, однако еще неистово надеялся, что свершится чудо.
- Как же… так? Неужели ты нас продал?..
- О, нет, - барон ответил вместо молчаливого всадника. - Он вас не продавал. Он вас обворовал. Купил амуницию и коня, на все деньги, что вы собрали. А после сбежал. Ну… - теперь Бональд оглянулся. - Не слишком далеко, правда. Теперь ему стыдно за свое недостойное поведение, и очень хочется не повиснуть на первом же дереве.
- Ты не сможешь…
- Конечно, смогу, он ведь даже не оруженосец. Вот объеду оставшихся, кто из вас поучаствовал в этой махинации, покажу его всем, а затем уже непременно повешу…
Всадник, укравший коня и доспехи, оказался уже третьим человеком, который за время не слишком длинной беседы поменял цвет, став белым, но если барон и фрельс бледнели от ярости, этого беднягу разукрасил ужас.
- … Или нет, - добавил Бональд. - Посмотрим. Зависит от готовности свидетельствовать во имя торжества истины. - А теперь пошел вон.
Повинуясь новому жесту, предатель натянул поводья, вынуждая лошадь попятиться, вернулся на второй план. Баронская свита теперь неприкрыто ухмылялась, торжествуя. Гаваль отпустил темноволосую дочь фрельса, девочка уже никуда не торопилась бежать, разбитая и униженная недобрыми вестями.