Пока бретер заново перевязывал волосы и дополнительно стягивал их платком, аристократ булькнул, отплевался кровью, затем неожиданно внятно прохрипел:
— Северный дом… Второй этаж… Бархатные покои. Там не ошибешься.
— Клянись, что не врешь, — потребовал бретер, и раненый исполнил указание.
Несколько мгновений Раньян думал, что в данном случае более весомо — данное слово или кровные узы? Раненый дворянин ему и в самом деле был не нужен, но вдруг расскажет, куда собрался убийца короля? И вдруг будет возможность пробраться в указанные покои тихо?
Не тратя слов, бретер взял рукоять обратным хватом и ударил раненого сверху вниз, точно в шею, пригвоздив к паркету, как жука булавкой.
Теперь надо было бы позаимствовать у кого-нибудь кольчугу, надеть чужой пояс, помолиться и приготовиться к дальнейшему, но время истекало. Дверь упадет не со следующего удара, так через пару-другую и, судя по шуму, за ней ждет большая компания.
Бретер посмотрел на остывающее тело короля, на живописно разбросанных телохранителей, кои ненадолго пережили собственное предательство. Затем перевел взгляд на дверь, которая именно в эту секунду, наконец, поддалась и начала разваливаться, открывая физиономии королевской охраны и слуг — испуганные, тревожные, злющие, в общем, палитра чувств была представлена широко.
Бретер подобрал один из кинжалов, сунул за пояс. Встал напротив двери в классическую гвардию для боя двуручным клинком. Мелькнула непрошенная и очень здравая мысль: а может ну его все?.. В потайной ход не скрыться, но есть окно, да и бежать из дома всяко проще, нежели пробиваться с боем через всю резиденцию за собственной смертью. Бретер скорбно улыбнулся, топя мгновение слабости в презрении к самому себе.
— Монгайар сумел, — прошептал Раньян. — И я справлюсь. Я лучше Жнеца.
Впрочем, он хорошо понимал, что на этот раз все — запас удачи выбран до сверкающего чистотой донышка.
— Таким образом, остается…
Маркиза Биэль замерла, откинув голову и чуть приоткрыв рот — живая статуя «внимательно прислушивающийся человек». Графы Эйме-Дорбо тоже застыли, в свою очередь, уставившись на маркизу. Поначалу не было ничего, лишь обычный, неприметный шум большого и богатого дома, который давно уж превратился в крепость. Легкие шажочки слуг, пытающихся быть как можно тише и незаметнее, звон посуды в столовой, где сервируется поздний ужин, бряцание оружия патрулей за стенами и так далее. Графская чета переглянулась, на пожилых морщинистых лицах замерло единое выражение «императорский эмиссар чудить изволит».
Ударил колокол. Ему отозвался другой, подальше, затем третий. Лишь после этого стало понятно — улицы Пайта отнюдь не сонно-безмятежны, просто шум толпы накатывал потихоньку, так что ухо незаметно к нему приспосабливалось и не отмечало изменение.
— Что это значит? — резко спросила маркиза.
Графы опять переглянулись и синхронно ответили:
— Мы не знаем. Сейчас узнаем.
Доверенный секретарь, не дожидаясь команды, выскользнул из полутемной комнаты, где высокие договаривающиеся стороны шлифовали последние детали большого плана. За окнами застучали копыта, стали более-менее тревожно перекрикиваться стражи. Кажется, начали прибывать гонцы, причем сразу с нескольких сторон. Вдалеке резко засвистела сигнальная магическая ракета.
— Господа, — Биэль забарабанила пальцами по столу. — Вы заверяли меня, что в этом городе мышь не чихнет без вашего ведома и дозволения.
Неприятная, многозначительная тишина охватила кабинет, в нее стучался шум с улицы, но вяз, как в паутине.
— Так и есть, — вымолвила, наконец, графиня. — Но за скотину Карнавон мы ручаться не можем. Это наверняка ее происки.
— Безродная потаскуха, — граф продолжил ее речь без пауз и ровно с тем же выражением, так, будто слова принадлежали одному человеку, — Поднялась из грязи, от нее можно ждать всего, что угодно.
— Господа, — повторила Биэль, не прекращая выстукивать пальцами некий ритм. — Ее сиятельство женщина весьма здравомыслящая и способная распознать свою выгоду. Наш… — маркиза сделала едва заметную паузу. — Договор полезен ей ровно в той же мере, как и вам. Поэтому я была бы очень признательна, если бы вы прояснили суть происходящего. И как можно скорее.
По дому разнесся топот, люди бежали в спешке, срезая углы, оскальзываясь на гладком камне. Не убийцы, не заговорщики, а гонцы и лазутчики, которым срочные донесения прожигают уста и карманы. Биэль надела маску, сделанную по образцу личин Сальтолучарда, под которой нельзя угадать даже пол владельца, не говоря о каких-то приметах — никто из посторонних не должен увидеть ее лицо! — откинулась на высокую спинку кресла, чувствуя твердую и ровную поверхность. Закрыла глаза, собираясь с мыслями.
«Как не вовремя… Ах, как не вовремя, что бы это ни случилось!»
Слуги открыли дверь, впуская первого гонца, за ним уже маячил секретарь и, судя по его физиономии, произошло — хотя, должно быть, «происходило», прямо сейчас — нечто экстраординарное.
Достать из жопы кролика, вульгарно и просто подумала Биэль, припомнив кое-какие события из далекого детства. Кажется, пришло время творить чудеса… Она также вспомнила Курцио, ныне просто Монвузена, отринувшего островную фамилию — мастера такого рода экспромтов, когда приходится спасать проигранное и склеивать разбитое. Очаровательно циничного, восхитительно умного и трогательно ранимого, хотя сам он считал себя тверже бриллианта.
Затем пошли срочные доклады, и маркиза почувствовала, как у нее холодеют пальцы и сбивается, нарушая ритм, сердце.
Алонсо Кехана и Дан-Шин играли в «Четыре крепости». Кехана выбрал белые фишки, и проигрывал, его король вынужден был отступить в центр доски, к «трону». Дан-Шин умело отсекал белых от крепостей, выбивая точеные из моржовой кости фигурки одну за другой. В углу потрескивал очажок, на котором подогревалась сковородка с жареным хлебом. Оставалось лишь дождаться финала игры, разбить на гренки десяток яиц, открыть кувшин вина — и вечер обретет совершенство.
Кехана потерял очередного пехотинца, едва удержался от ругательства и глянул исподлобья на соперника. Простолюдин комит не отрывал взгляд от игры, сохраняя вид крайне сдержанный и достойный.
В углу подвальной комнаты сверкнула вспышка, вроде бы не слишком яркая, но бьющая как будто напрямую в голову и сознание, минуя зрачки. Когда воины отошли от легкого шока, пред их взорами оказалась маркиза Биэль аусф Вартенслебен, растрепанная, как воробей, злющая, как гиена или морская змея. Даже у повидавшего многое комиссара отвисла челюсть — комит представлял, сколько стоил магический переход, как он мог сказаться на рассудке. Учитывая, что «секретный» дом находился в городской черте, это говорило об одном: случилось нечто такое, из-за чего маркиза не могла позволить себе потерять ни минуты.
Алонсо, надо полагать, пришел к сходным выводам. Он широким жестом отодвинул доску, пробормотав «после закончим». Дан-Шин завозился, пытаясь встать — прооперированная нога продолжала болеть, и, приступая к игре, он уместил ее вытянутой на соседнем табурете. Предварительно не забыв уведомить соперника, что сие ни в коем случае не является признаком неуважения, но лишь следствие телесного изъяна.
— Сидите, господа, — Биэль коротко и резко махнула рукой, отсекая лишние слова и поступки. — Мне понадобится ваше внимание, а не почести. Время дорого.
Она села на последний свободный табурет, быстрым жестом пригладила волосы, встопорщенные, как ежиные иголки, непоправимо нарушившие изысканную прическу. Сплела длинные пальцы и закрыла глаза. Мужчины хорошо выучили привычку дворянки таким образом сосредотачиваться перед важными словами. Оба дисциплинированно молчали, навострив уши, при этом оба же закрутили головами, прислушиваясь к внешнему шуму.
— Да, — Биэль словно проснулась, открыв глаза. — Именно так. Беспорядки, хаос, анархия. Нарастают и, судя по всему, к полуночи затопят город.
— Графы обгадились? — Дан-Шин со всей прямотой бывшего наемника сразу взял «гуся за глотку». — Пережали с поборами?