— Ну да, ну да, — согласился я. — Большое видится на расстоянии…
— Именно! — подхватил тёзка.
Что тут скажешь? Тёзка в общем и целом прав. Когда человек с намного более высоким положением ведёт себя с тобой вежливо, разницу между ним и собой чувствуешь куда сильнее, чем если бы он хамил. Начальник на моей бывшей работе такой был — голос на подчинённых не повышал никогда, слова бранного от него не услышишь, со всеми на вы, но как скажет тихо так, да ещё и не прилюдно, а вызвав к себе в кабинет, что-нибудь вроде: «Виктор Михайлович, ваши действия в этом месяце по привлечению новых клиентов представляются мне не вполне обдуманными», — так, честное слово, лучше бы обругал или наорал, потому как я в таком случае имел бы полное право считать его козлом и дебилом, по глупой случайности оказавшимся выше меня, а так понимал, что он, мать его, абсолютно прав и на месте своём находится вполне по делу. Видимо, эти свои соображения я продумывал «вслух», то есть на том уровне сознания, где они становились доступны и для тёзки, потому что он сразу на них и отозвался:
— Ну вот, сам же прекрасно всё понимаешь!
…Всё это мы с тёзкой обсуждали, неспешно идя домой, когда выбрались кое-как из-за стола у Анны. Я помнил, что у нас до семнадцатого года Покров был городом по преимуществу купеческим, а потому исключительно богатым и благополучным, здесь же, раз тот год остался вполне себе обыкновенным, город тоже отличался и немалыми размерами своей казны, и умением городских властей её толково тратить. В нашем с тёзкой случае польза от этого заключалась в электрическом уличном освещении. Пусть фонарные столбы стояли тут и пореже, чем на улицах Москвы, передвигаться в потёмках припозднившимся прохожим не приходилось, вот и мы топали по ночному городу без того, чтобы напряжённо вглядываться в темноту. Если я правильно помнил план города, шли мы по улице, в моё время носившей дурацкое название «улица Третьего Интернационала», уж не знаю, к своему стыду, как она называется здесь. И только я собрался спросить о том у тёзки, как и моё, и его внимание переключилось на другое. Свернув на улицу, название которой в моём мире я не помнил, мы чуть не столкнулись с невысоким толстячком, судя по нетвёрдой походке, хорошо так переусердствовавшим с употреблением алкоголя.
— О! Виктор Михайлович! Рад, очень рад видеть! — похоже, подвыпивший толстячок и правда обрадовался неожиданной встрече, даже руки раскинул для дружеских объятий.
— Простите великодушно, что-то не припоминаю, — сухо ответил тёзка, отступив на шаг. Желанием обниматься с пьяным незнакомцем дворянин Елисеев вовсе не горел, да и вспомнить толстячка тоже никак не мог.
— Ну как же, Виктор Михайлович! — толстячок, похоже, готов был расплакаться от обиды. — Рождественский благотворительный вечер в губернском дворянском собрании! Неужели не помните⁈
Тёзка напряг память. Безуспешно. Я попытался ему помочь, проскочив по закоулкам его воспоминаний, результат оказался таким же, то есть никаким. Тёзка этого слишком уж эмоционального выпивоху и правда не помнил. Чёрт, а ведь дворянина Елисеева, похоже, пытаются надурить… Или придержать на одном месте?
Что происходит что-то не то, начал уже соображать и тёзка, но поздно — чьи-то руки грубо схватили его сзади и тут же к лицу оказалась прижатой мокрая тряпка с крайне неприятным запахом. Я успел опознать тошнотворно-приторную вонь хлороформа, прежде чем мы оба погрузились в забытьё…
[1] Епитимья — наказание, как правило, в виде особого послушания, назначаемое священником или духовником покаявшемуся грешнику
Глава 8
Сладкие посулы
… — Ну наконец-то и ты очнулся! — ага, тёзка, значит, не только раньше меня по утрам просыпается, но и из-под воздействия хлороформа вышел первым. Молодец, что тут скажешь, прямо бодрячком держится. Ну, в его-то возрасте такое нормально, странно, если бы оно было иначе…
— Ты уже успел осмотреться, я так понимаю? — спросил я. Да, мысли в голове малость путались, но это, должно быть, ненадолго — раз тёзка пришёл в себя, то наше общее тело успело более-менее вернуться в нормальное состояние. А в здоровом теле — сами знаете что.
— Успел, — особой радости в словах тёзки не ощущалось. — Подвал какой-то, больше пока ничего не ясно.
Тёзка покрутил головой, чтобы и я смог оценить место нашего заключения. Да, и правда подвал. Хороший такой подвал, основательный, с кирпичными сводами, всё как положено в старинных домах. Тёзке в нём отвели небольшой закуток, отгороженный решёткой из толстых стальных прутьев, что интересно, не ржавых, крашеных чёрным. В решётке имелась дверца, закрытая, понятно, на замок (тёзка уже проверил), большая же часть перегородки была завешена брезентом, создавая некую иллюзию приватности. Гуманисты, мать их…