— На выход! — мотнул он пистолетом, раскрывая дверь.
Глава 9
Кто победил, тот и добрый
В любом единоборстве, будь то всяческие виды рукопашки или фехтования, левша считается противником неудобным, а потому и крайне опасным. Заслуженно считается, чего уж там. Ты можешь быть отлично выученным бойцом с огромным опытом, но и вся твоя выучка, и весь твой опыт основаны на том, что главная рука — правая, что у тебя самого, что почти у каждого твоего противника. А у левши наоборот, вот и приходится тебе иметь против своей главной руки руку не более слабую, а такую же главную и сильную. Проблема, да. Но в нашей ситуации оно мне, пожалуй, и в плюс, ну уж не в минус во всяком случае. Раз в левой руке у него пистолет, я могу действовать против неё своей правой, а значит, исключить ему возможность стрелять мне будет сподручнее. Пистолет, кстати, у него тёзкин, я чувствую злобу и ярость дворянина Елисеева, увидевшего своё оружие в чужих руках. Да, именно свой «парабеллум», а не такой же, уж не знаю, как тёзка его опознал. Это хорошо, давай, Виктор Михайлович, злись, мне твоя злость только прибавит сил.
Управление телом на мне. Я медлю, старательно изображая испуг. Ну как же, на меня, такого безоружного и беззащитного, пистолет наставили… Громила делает шаг вперёд, я, стараясь не смотреть ему прямо в лицо, поднимаюсь с кровати и неуверенно делаю пару мелких шажков. Краем глаза вижу, как морда громилы даже через тряпку, которой она замотана, сияет довольством и уверенностью — ага, кто с оружием, тот и главный.
Теми же мелкими шажками приближаюсь к двери, стараясь держаться поближе к стене, подальше от громилы. Я же его боюсь, жутко боюсь, до липкого пота и дрожи в коленках. Ну почувствуй, громилушка, дорогой, почувствуй мой страх, до ослабления внимания почувствуй!
Кажется, получается. В лицо я ему по-прежнему не смотрю, зато внимательно отслеживаю положение руки с «парабеллумом» — ещё чуть-чуть, и…
Пора! Мой тюремщик отступает на полшага, чтобы я мог выйти, и рука с оружием оказывается в положении, оптимальном для атаки на неё. Я посылаю громиле ещё одну волну своего страха, последнюю уже, выпускаю на волю тёзкину злость и свою решимость, и бросаюсь в атаку.
Приложить со всей силой руку громилы с пистолетом к решётке мне удалось, детина обиженно рявкнул, но оружие, гад, не выронил. Ладно, руку его я пока держу.
Лбом бью его в лоб. Очень хороший удар, которого обычно не ждут. Самый писк такого приёма в обратной зависимости уровня боли от скорости — тому, кто бьёт, конечно, неприятно, зато тому, кого так бьют, не позавидуешь, боль дикая. Тут же бью коленом в пах и обратным ходом ноги припечатываю каблук к его ступне, сверху прикрытой лишь тряпкой летней туфли.
Получилось! Мерзко взвыв, громила выронил пистолет, но тут же попытался исправить положение, схватив меня освободившейся рукой и резко подавшись вперёд, чтобы уронить на пол. Всё верно, с его весом и силой даже в здоровом и крепком тёзкином теле мне против такого не устоять.
Вот только устоять в мои планы и не входило. Чуть подавшись назад и ослабив стойку, я под напором противника слегка повернулся, подправив направление его натиска, руками добавил громиле скорости и он со всей дури впечатался башкой в стену. На совесть сложенная стена выстояла, прочная башка громилы, к сожалению, тоже, но вот соображать и вообще понимать, что происходит, он сейчас не мог, чем я тут же и воспользовался. Ребром ладони сзади по шее, носком ботинка в пах, опять носком ботинка, но уже по берцовой кости, а когда упал, несколько раз ногой по голове — в висок. Есть! Проверив на шее громилы пульс и с удовлетворением убедившись в его отсутствии, я подобрал «парабеллум» и рванул из камеры.
— Тело верни! — прозвучал где-то на отшибе сознания голос тёзки. — Драться ты мастак, но стреляю я лучше!
Резонное замечание, хорошо, что я, хоть и весь на адреналине, всё же услышал. Отдав тёзке контроль над телом, я вернулся, что называется, в зрительный зал.
Первое, что мы увидели, выбравшись в довольно просторный подвал, частично заставленный какими-то бочками и ящиками, был человек, лежавший примерно на полпути от камеры до проёма, за которым виднелись ступеньки уходившей вверх лестницы. Человек оказался тем самым пьяным толстячком, что отвлекал тёзкино внимание, вот только человеком его теперь можно было именовать только с обязательным добавлением определения «мёртвый». Две пулевых раны в груди, обе левее грудины, никакого иного варианта тут не допускали. Так, это, стало быть, те два выстрела, что были погромче. Рядом в тёмно-красной луже валялись зелёные стеклянные осколки — судя по зажатому в руке толстячка бутылочному горлышку, упав, он разбил бутылку вина. Горлышко, кстати, он держал так, будто собирался использовать бутылку как ударное или метательное оружие. М-да, против пистолета как-то неубедительно…