С остальными, слава Богу, ничего такого страшного не произошло — все девять были живы, возможно, и здоровы. Но у всех у них и число признаков предрасположенности не превышало пяти, да и то у троих всего человек, у остальных и того меньше. Тоже вот, кстати, вопрос без ответа — зачем Хвалынцеву понадобилось, чтобы об этих людях не знали в Михайловском институте? Денневитца этот вопрос также занимал, судя по тому, что Карл Фёдорович запустил по всем живым процедуру их негласной проверки силами полиции и жандармов. Не просто же так появились эти люди в списке Хвалынцева, должно, просто обязано быть какое-то объяснение такому его к ним отношению…
Ещё через день Воронкову доставили дела по всем смертным случаям в списке Хвалынцева, включая и тот, где смерть признали естественной, и сыщик принялся внимательно их изучать. Сидел он с ними целый день, а затем отправился лично беседовать с теми, кто вёл по этим делам следствие.
Дворянин Елисеев каждое утро добросовестно выдвигался в Михайловский институт. Эмма получила-таки обещанные Кривулиным выходные, и эти дни тёзка перемещался между кабинетом Кривулина, секретным отделением, отдельной палатой в институтской лечебнице, которую сейчас занимал Бежин, и столовой, периодически задерживаясь в каждом из этих мест. Задерживаясь, ясное дело, не просто так. Потихоньку тикал срок, отпущенный Денневитцем институтским руководителям на составление проектов улучшения работы заведения, и как-то неожиданно для себя, впрочем, для меня тоже, тёзкины акции в институте взлетели до небес — каждый из озадаченных Карлом Фёдоровичем деятелей пытался заранее довести до него через дворянина Елисеева свои идеи, а заодно и ненавязчиво так выяснить, чего бы написать такого, что обязательно понравится высокому начальству в Кремле.
Кривулин, которому Денневитц поручил подготовить тёзку на место преподавателя, предельно мягко обращал тёзкино внимание на то, что уровень его собственной подготовки пока что не столь высок, чтобы самостоятельно преподавать, и аккуратно подводил дворянина Елисеева к мысли, что лучше бы ему взять на себя общее руководство обучением чинов дворцовой полиции и иных подобных служб, оставив само обучение институтским специалистам. На первый взгляд, идея смотрелась здравой, но мы с тёзкой оба понимали, что Сергей Юрьевич просто не хочет остаться здесь на вторых ролях, и даже более того, пытается создать условия, при которых тёзка, формально пребывая в роли руководителя, фактически будет от него, Кривулина, зависеть. Ну-ну, флаг ему в руки…
Ротмистр Чадский, на собственной шкуре испытав действие изучаемых в институте способностей, впечатлился настолько, что вообще предложил вывести институт из структуры Академии наук и подчинить его напрямую ведомству дворцового коменданта с особо оговорёнными правами в отношении института и Отдельного корпуса жандармов. Ну да, так Александр Андреевич имел возможность если и не стать директором института, то уж второй номер в институтской иерархии получить почти что обязательно, а поскольку ротмистру на таком месте сидеть не особо прилично, значит, и повышения в чине дождаться.
С Эммой пока разговора на эту тему не было, но тут ни я, ни тёзка каких-то сложностей не ожидали.
А вот Бежин сумел и меня, и дворянина Елисеева удивить. Удивить настолько, что тёзка взял на себя смелость предложить и ему письменно изложить свои соображения. Юрий Иванович считал желательным создать при институте настоящее учебное заведение для лиц, у которых выявлена предрасположенность к овладению теми самыми способностями, причём заведение открытое и общедоступное. Не сказать, что дворянину Елисееву идея прямо так уж понравилась, но мы с ним оба видели, как можно её критиковать, чтобы в процессе критики подвести начальство к несколько иному варианту исполнения, который нам представлялся и более реалистичным, и более полезным.
Чем мне лично эта аппаратная активность нравилась, так это тем, что институтское начальство старательно демонстрировало полное принятие новых правил игры. Собачиться между собой они, понятно, не перестанут, только теперь будут это делать, соперничая за внимание и милость Кремля, а это уже совсем другое дело. Тёзка спорить со мной даже не пытался, его новые реалии в институте тоже устраивали. Он даже на очередном докладе у Денневитца позволил себе сказать несколько слов об этих новых институтских реалиях, понятно, в более мягких оборотах, чем это объяснял ему я. Денневитцу, кстати, понравилось.