— Принимать тебя дома мне, к сожалению, было бы очень непросто, — посетовала Эмма, — но ты мог бы пригласить меня к себе…
Да-да. Объяснить восьмилетней дочке, что за молодой человек навещает её маму и уединяется с ней, было бы и правда непросто, тут Эмма права. Объяснить самой Эмме, что живёт дворянин Елисеев в Кремле, и растолковать, почему именно там, было бы, конечно, намного проще, но такое проходило бы уже как разглашение служебной тайны, о чём тёзка меня и предупредил, хоть я и сам всё понимаю. Но вывернулся — сказал, что живёт тёзка на служебной квартире, куда приводить гостей запрещено. И не наврал же, что самое главное.
— Виктор, а расскажи что-нибудь о себе, — не унималась Эмма. — А то я о твоём тёзке даже больше знаю, чем о тебе!
М-да, женское любопытство и само-то по себе страшная штука, а уж неудовлетворённое женское любопытство — это вообще смерть всем, беги и прячься, если успеешь… Увы и ах, именно оно нам с дворянином Елисеевым сейчас и угрожало. Хорошо хоть, догадалась спросить не голосом, а по нашей связи, взяв за руку. Так-то мы разговаривали обычно вслух, вряд ли сейчас Чадский рискнул бы подслушивать, но тут такой случай, что никакая перестраховка не лишняя, и хорошо, что Эмма это тоже понимает. Однако же как-то отвечать надо…
— Прости, Эмма, мне очень тяжело вспоминать, — хорошо, что управление телом было сейчас на мне, удалось и горечи в голос подпустить, и морду соответствующую состроить.
— Так выговорись, полегчает, — коварно предложила она.
— Не полегчает, — тут я изобразил прямо-таки обречённость. — Я ведь до того, как меня убили, очень хорошо жил, ты, боюсь, не представляешь даже, насколько хорошо, — да уж, представить себе жизнь в моём времени местным было бы до крайности затруднительно. — И вспоминать всё то, чего я теперь лишён…
— Понимаю, — покладисто согласилась Эмма. — Но если тебе захочется поделиться…
— … то я знаю, с кем, — показал я готовность пойти ей навстречу. Когда-то потом. Может быть. Как-то очень уж сразу Эмма приняла моё нежелание откровенничать и отправилась в душ.
— Не представляешь, насколько хорошо? — ехидненько передразнил меня тёзка. — А кто всё время восхищается, что у нас всё лучше, чем у вас было в те годы?
— Ага, восхищаюсь, — признал я. — Только я-то не в те годы жил, а почти век спустя.
— Ну, тоже верно, — настала тёзкина очередь смиряться. Я, правда, по доброте своей слишком сильно перед ним своей прошлой жизнью, в особенности окружавшим меня уровнем технического развития не сильно и выхвалялся, чтобы не травить понапрасну душу ему и себе, но общее представление обо всём этом дворянин Елисеев моими стараниями получил.
Тут Эмма выбралась из душа, тёзка её там сменил, и образовавшаяся пауза оказалась очень даже к месту — Эмма к нежелательным темам больше не возвращалась и вообще принялась одеваться в ожидании очередного пациента, поскольку выходной был только у тёзки. Дворянин Елисеев о делах тоже не забывал и собирался заглянуть к Кривулину. Договорились, что ещё встретимся ближе к концу дня, и разошлись.
— А скажите, Сергей Юрьевич, между Хвалынцевым и Шпаковским никакая кошка не пробегала? — спросил тёзка, когда закончили с приветствиями.
— Хм, так чтобы прямо уж кошка, я бы не сказал, но друг друга Степан Алексеевич и Александр Иванович и правда недолюбливали, — ответил Кривулин. — Но позвольте поинтересоваться, Виктор Михайлович, почему вы спрашиваете?
— Я же у обоих учился, — напомнил директору тёзка. — Методика у того и другого схожая, вот я и подумал, что хотя бы конкуренция у них должна была иметь место.
— Именно так, — согласился директор. — Но до каких-то публичных споров или, упаси Боже, конфликтов дело у них никогда не доходило.
— А непубличных? — уцепился дворянин Елисеев за слово.
— Тоже не припомню, — Кривулин даже руками развёл. — Впрочем, теперь-то это вообще не имеет никакого значения.
— Соглашусь, Сергей Юрьевич, — на том тёзка и откланялся.
Для Кривулина оно, надо полагать, и правда никакого значения уже не имело. А вот для нас с дворянином Елисеевым — совсем наоборот. Собственно, разговор этот тёзка затеял по моему наущению, чтобы проверить очередную мою идею. Имея представление о том, какие формы могла принимать конкуренция в Михайловском институте, можно было бы предположить, что и убийства людей из списка Хвалынцева могли стать проявлением этой самой конкуренции. Могли, конечно, и не стать, но, во-первых, почему бы эту версию и не проверить, а, во-вторых, ещё парочку версий я тоже припас, одну на случай отпадения этой, вторую — если версия с конкуренцией получит хотя бы косвенное подтверждение.