— Да я поначалу-то и не увязывал, — Воронков улыбнулся. — Но за лечебницей Брянцева наблюдение установил и что некоторые сотрудники института туда часто заглядывают, увидел. Но мы тогда не посчитали это относящимся к вашему делу…
Что ж, ещё один кирпичик в обоснование необходимости внутреннего надзора в институте. Завершив поход за советами и уточнениями, дворянин Елисеев снова напряжённо занялся умственным трудом, и закончил уже за полночь. Ну это я так посчитал, что он закончил, на самом же деле с утра, ещё даже не позавтракав, тёзка взялся редактировать своё творение, поправлять и уточнять отдельные места и вообще приводить его в человеческий вид. Я, конечно, не юрист, но мне лично показалось, что тёзка сумел не только обосновать необходимость создания в Михайловском институте секретного отделения, но и сделать это безупречно с юридической точки зрения. Ни одного действующего закона его предложения не нарушали, зато несколько отсылок к законам, положения которых могли лечь в основу проекта, дворянин Елисеев вставил. Ну что хотите, юрист всё-таки, пусть пока и недоучившийся!
Оставалось только переписать всё набело и вручить Денневитцу, что внетабельный канцелярист Елисеев к обеду и исполнил.
Глава 4
О справедливости
Ох, и занятно всё-таки складываются дела у дворянина Елисеева! В университет не ходит, зато практики юридической хоть отбавляй, уж всяко больше, чем у любого нормального студента. Мало того, что подвёл юридическое обоснование под проект создания секретного отделения в Михайловском институте, так ещё и на двух судебных процессах успел выступить свидетелем — по делу Шпаковского и компании и по делу всё того же института. Получил, понимаешь, опыт участия и в открытом, и в закрытом заседаниях. Открыто проходил суд над Шпаковским и его подельниками — им всем, а заодно и их адвокатам доходчиво разъяснили под роспись, что тему использования способностей дворянина Елисеева в заседании озвучивать не следует, как и ознакомили тех и других с перечнем крайне неприятных последствий в случае нарушения этого условия. Самому тёзке объясняли необходимость сокрытия сведений о его способностях уже без угроз, благо, мы с ним и сами всё прекрасно понимали. А так всё получилось тихо-мирно — дали Шпаковскому и прочим разные срока каторжных работ за попытку ограбления банка и вооружённое сопротивление властям, даже ни одного смертного приговора не вынесли. Денневитц, правда, пояснил потом, что спускать гибель солдат и полицейских никто никому не собирается, и на каторге с кем надо обязательно произойдут известного рода случайности со смертельным исходом, но нужно же было обеспечить открытость заседания, вот власти и пошли на некоторые уступки обвиняемым…
На процессе же по делу Михайловского института, хоть главные обвинения и выдвигались по хищениям да растратам, обойтись без упоминания тех самых способностей, и не только тёзкиных, было уже никак не возможно, поэтому суд проходил за закрытыми дверями и без освещения в газетах и на радио. А поскольку именно тёзка поднаторел в юридических тонкостях описания функционирования именно этого научного учреждения, то свидетель в суде из дворянина Елисеева вышел не хуже прокурора — настолько чёткими и безупречно выверенными были его формулировки. Перекрёстный допрос со стороны обвинения и защиты тёзка выдержал легко и непринуждённо, адвокатам, несмотря на все их потуги, так и не удалось вызвать у судей ни малейших сомнений в его показаниях.
Вынесенные по делу приговоры можно было бы посчитать слишком мягкими, но тут ни у нас с тёзкой, ни у Денневитца с Воронковым возражений не нашлось. Во-первых, нет смысла посылать столь уникальных специалистов на строительно-дорожные работы, чем обычно приходится заниматься каторжанам. Во-вторых, всех, чья причастность к хищениям и пособничеству в них была доказана, суд обязал возместить казне ущерб. В-третьих, и это самое главное, способов возмещения этого самого ущерба суд установил аж сразу три: прямые выплаты в казну из собственных средств, конфискация и обращение в казённый доход имущества осуждённых в объёмах, потребных для возмещения, и исправительные работы, как выразились бы у нас, по специальности, с удержанием жалованья как в счёт собственно возмещения ущерба казне, так и в счёт пени за просрочку выплат. Что особенно интересно, были и приговоры к разным срокам заключения, как здесь говорят, в крепости, то есть в тюрьме, но их в порядке условного смягчения наказания заменили теми самыми исправительными работами, оговорив, однако, и возможность попадания в тюрьму в случае ненадлежащего исполнения работы. Такой вот триумф казённого интереса в одном отдельно взятом судебном процессе. А уж про то, что осуждённым придётся до конца жизни пребывать под гласным, то есть открытым, полицейским надзором и никогда более не светят на службе руководящие должности, я и не упоминаю, это как бы само собой разумеется.