— Надворный советник Денневитц! — вместе с очередным показом жетона назвал себя он на жандармском посту в фойе главного здания Михайловского института. — Кто здесь старший?
— Отдельного корпуса жандармов ротмистр Журавлёв! — представился высокий и длинноногий, под стать своей фамилии, офицер и принялся докладывать текущую обстановку: — Мною изъяты списки сотрудников и служителей института. Составлен отдельный список отсутствующих, каковых набралось одиннадцать человек, по их адресам отправлены наряды для выяснения причин отсутствия и, по возможности, доставки сюда. К настоящему времени доставлены четверо отсутствовавших без уважительной причины, оставлены караулы по месту жительства двоих больных, по остальным пятерым сведения пока не поступили!
— Превосходная работа, ротмистр! — Карл Фёдорович протянул жандарму руку. — Примите мою признательность! И дайте мне провожатого, знающего, где кабинет директора.
— Петров, проводи его высокоблагородие! — приказал ротмистр жандарму с лычками старшего унтер-офицера на погонах, и мы двинулись по институтским коридорам.
Директор Михайловского института академик Фёдор Фёдорович Угрюмов выглядел слегка растерянным и откровенно недовольным, что в его положении было вполне объяснимым. Но, надо отдать ему должное, ни лёгкая растерянность, ни сильное неудовольствие не мешали господину директору это своё положение оценивать здраво и выводы из него делать правильные. Это я о том, что препятствовать следствию он не пытался, напротив, всячески демонстрировал полную готовность к сотрудничеству и помощи, не забывая, однако, вежливо, но с настойчивостью напоминать о соблюдении установленных для такого случая процедур — когда прибывшие с нами господа в штатском принялись изымать документацию из его кабинета, Фёдор Фёдорович сам показывал, где и что у него лежит, но при этом внимательно следил за составлением описи изымаемого.
Такую же манеру избрал уважаемый академик и в ответах на задаваемые ему вопросы, отвечая подробно, обстоятельно, и, похоже, даже правдиво, но при этом изо всех сил стараясь выставить, насколько оно было возможным, себя лично и возглавляемое им учреждение в выгодном свете. Например, когда Денневитц поинтересовался, почему сотрудникам института позволяется отсутствовать на службе без уважительных к тому причин, академик Угрюмов вполне серьёзно принялся уверять Карла Фёдоровича в особом характере их занятий:
— Прошу вас, господин надворный советник, принять во внимание, что речь идёт о занятиях наукой, тем более в столь особенной её области, где от личных качеств и настроения исследователя зависит больше, нежели во всех иных, — пытался втолковать он. — Требовать от таких людей вдохновения и каких-то результатов исключительно в присутственные часы просто невозможно!
Возражать Денневитц не стал, но посмотрел на директора с таким укоризненно-недоумённым выражением, что тот замолчал чуть ли не на полуслове. М-да, как тут у них всё запущено… На несколько мгновений прервавшись с помощью в сортировке изымаемых документов, мы с тёзкой кратенько посовещались и сошлись на том, что директором института господину Угрюмову осталось быть совсем недолго.
А вот нам тут возиться предстояло как раз-таки долго. Закончив с документацией, мы под предводительством Денневитца оккупировали кабинет по соседству с директорским, временно выселив его обитателя, учёного секретаря института, и приступили к допросам. «Клиентов» Карл Фёдорович выбирал по изъятым жандармами спискам, приоритет отдавая тем, чьи фамилии звучали в показаниях лиц, причастных к деятельности «Экспедиции Субботина и Павлова», а также «прогульщикам», которых жандармы доставили на рабочие места. Кстати, количество этих доставленных успело уже увеличиться аж на три человека, последних двух по месту жительства не обнаружили, и Денневитц между делом подписал объявление их в розыск.