Эмма порвала записку на клочки и удалилась в уборную, откуда тут же послышался звук смываемой воды, возвестивший о начале долгого пути обрывков по бурным потокам московской канализации. Выйдя из уборной, Эмма развела руками и медленно повертела головой — подробностей, мол, не знаю, не спрашивай.
Знает, не знает — какая сейчас разница? Главное, предупредила о самом факте грядущей пакости или что там они придумали, позаботилась. Оставлять такое без должной благодарности я не посчитал себя вправе, притянул женщину к себе и… И вскоре мы снова вовсю бесстыдствовали на диване.
— Всё, не задерживайся, — шепнула на ушко Эмма, когда мы более-менее отдышались и успокоились. — А то Кривулин с Чадским забеспокоятся, — она хихикнула. — Завтра опять увидимся!
Вот же добрая душа! Понятно, что за спокойствие институтского начальства волновалась она исключительно ради смеха, но вот именно такой способ посмеяться выбрала — не издевалась, не злорадствовала или ехидничала, а вроде как пожалела. Добрая, да…
— Да, жалко, что ты только в голове у меня живёшь, — посетовал тёзка, когда мы покинули Эмму. — Вы с ней были бы отличной парой.
— Жалко у пчёлки, — пресёк я неуместную жалость. Блин, можно подумать, мне самому не жалко! — Ты, дружище, не о том сейчас думаешь, — всё-таки я решил сбавить тон, тёзка понял, что сказал что-то не то, но моя резкость его задела.
— А о чём, по-твоему, надо? — спросил тёзка. — О пакости, которую Чадский с Кривулиным готовят?
— Об этом, конечно, тоже, — согласился я, — но уже во вторую очередь.
— А в первую? — да что ж такое-то⁈ Он вообще думать способен или где?!!
— А в первую, дорогой мой, у нас вопрос: Денневитцу ты о предупреждении Эммы докладываешь или как, — поставил я тёзку лицом к главной нашей проблеме.
— Только «или как»! — без раздумий отрезал дворянин Елисеев.
— Вот и я к тому же склоняюсь, — хорошо всё-таки, что тут мы сошлись во мнениях! — Но всё равно надо обдумать…
— А что тут думать⁈ — удивился тёзка.
— Если Деневитц о предупреждении не узнает, то да, нечего, — принялся объяснять я. — А вот если узнает, надо сообразить, чем и как оно может нам выйти.
— Да не узнает, — отмахнулся тёзка. — Откуда? Но если ты думаешь, что может узнать… — Тогда надо. Но ты сам и думай! У тебя это лучше получается.
Вот зараза! Впрочем, спорить с ним я не стал. Конечно, приучать дворянина Елисеева к самостоятельному мышлению нужно, спору нет, но тут он прав, у меня получится лучше. Пригодится, не пригодится — это уже вопрос следующий, а вот быть заранее готовым к любым неприятностям не помешает уж точно. Кстати, о неприятностях… Вот что это за пакость? И раз в этом, как уверяет Эмма, участвует Чадский, то не идёт ли речь о проверке, запущенной Денневитцем? Опять вопросы, и опять без ответов… Ладно, как говорится, кто предупреждён, тот вооружён. Оставалось только не пропустить момент и когда эта пакость настанет, сообразить, что именно может быть против неё оружием. Самая малость, ага.
Докладывая Денневитцу, о предупреждении Эммы тёзка, как мы с ним решили, умолчал. Карл Фёдорович принял доклад к сведению и пожелал внетабельному канцеляристу Елисееву успеха в овладении новым навыком, сулящим новые достижения и преимущества по службе. Потом тёзка поучаствовал в полном завершении разбора бумаг Бакванского и допросах самого Бакванского и обоих налётчиков.
Аркадий Кириллович, ясное дело, до глубины души возмутился предательством своего секретаря, а известие о том, что заказал его убийство его же постоянный клиент, ввергло собирателя компромата в полное расстройство. Бакванский искренне загорелся желанием помочь следствию, но, к сожалению, добавить к своим показаниям ничего существенного уже не мог.
Налётчики, что сиделец Комендантской башни, что пациент тюремной больницы, отчаянно юлили, валили всё на мёртвого главаря, но тёзка не давал им врать, Денневитц загонял их в угол вопросами, и в конце концов тот, что валялся на больничной койке, назвал некоего «Жору Босого» — именно на авторитет этого деятеля ссылался их главарь. Но это, как я понимаю, опять к Воронкову, и уже скоро…
Своё утреннее появление в Михайловском институте тёзка отметил у ротмистра Чадского и в его сопровождении отправился к Кривулину. Оттуда уже втроём двинулись в другой кабинет, где дворянина Елисеева и представили его хозяину — профессору Степану Алексеевичу Хвалынцеву, чуть позже явилась и Эмма.