В общем, наговорила Эмма много чего такого, что и Хвалынцева можно было с этими сведениями приструнить, чтобы держался скромнее, и Кривулина легонько встряхнуть, чтобы работой института занимался, и даже Чадского слегка дисциплинировать, чтобы порядок в институтских делах обеспечивал не какой получится, а какой надо. А то распустились что-то институтские, да и господин ротмистр как-то с ними снюхался… Нет, за старое не взялись, всё-таки осенняя встряска на них подействовала, но вот полгода едва прошло, а уже шуршат по углам, в группки кучкуются, заводят себе иерархию, отличную от официальной… По своему опыту я помнил, что ни к чему хорошему такая самодеятельность не приводит.
По уму, конечно, надо всё это шевеление пресекать и вводить работу Михайловского института в нормальную колею. Всё, что я узнал от Эммы, тут бы пригодилось, но… Но вот с использованием этих сведений наметились затруднения. Ведь если мы с тёзкой попытаемся так поступить, Чадский не только задастся вопросом, откуда дворянину Елисееву всё это известно, но и с ответом у ротмистра никаких сложностей не возникнет — всё укажет на госпожу Кошельную, и пока в институте вновь наведут порядок, ей придётся несладко. А устраивать ей проблемы не хотел и тёзка, про себя я вообще молчу. Денневитцу, что ли, нажаловаться? А что мы с тёзкой ему скажем? На Эмму сошлёмся? Так промежуточный результат тем же и будет — хлебнёт наша дама неаппетитной субстанции… Нет, что действовать тут надо именно через Денневитца, понятно, но чтобы Карла Фёдоровича на такое подвигнуть, доказательства нужны неубиваемые, а лучше бы к ним ещё и какой особо вопиющий повод прибавить. Тут, правда, кое-какие соображения у меня имелись, но настолько сырые, что с тёзкой я ими пока что не делился, стараясь поначалу обдумать всё самому.
[1] Психотропные препараты, подавляющие нервно-психическую деятельность. Используются для купирования острых психозов и их проявлений (бред, галлюцинации и проч.). Имеют множество побочных эффектов, в т.ч. опасных для здоровья
Глава 23
Два доклада
Решение доложить Денневитцу о сумасшедшем доме при Михайловском институте далось нам с тёзкой нелегко, ещё сложнее было решиться сказать Карлу Фёдоровичу, что узнал это дворянин Елисеев от госпожи Кошельной, но самым сложным оказалось убедить тёзку, что и то, и другое сделать необходимо. Я всё же пришёл к выводу, что мы и так о многом уже умолчали, и лучше бы таких умолчаний не накапливать, а то рано или поздно Денневитц может нас на том поймать, и последствия тогда будут, мягко говоря, неприятными. А вот дворянин Елисеев полагал, что про сумасшедший дом Карл Фёдорович и так уже знает, и потому лучше бы промолчать, чтобы лишний раз не подставлять Эмму. Но я смог-таки втолковать тёзке, что как раз её репутацию в глазах Денневитца такой доклад только повысит.
Правы оказались мы оба — я в том, что благосклонность, с которой Денневитц принял тёзкин доклад, явно пошла всем нам в пользу, тёзка же мог быть довольным, потому что в предположениях своих не ошибся, и Карл Фёдорович действительно о этом заведении знал. Но о том, что пациентом институтского дурдома является кузен Хвалынцева и что Хвалынцев пытается вернуть родственника к работе в институте, надворный советник услышал впервые.
— Это хорошо, Виктор Михайлович, что вы мне сообщили, — отметил Денневитц. — И хорошо, что госпожа Кошельная готова раскрывать вам не самые, хм, приятные стороны жизни института. Что же до этого сумасшедшего дома… Несчастные люди, не представляющие опасности. Разумеется, способ, которым их делают неопасными, гуманным не назовёшь, но, боюсь, другого тут ничего придумать нельзя.