Ну да, я и сам оценивал ситуацию с институтским дурдомом так же, да и тёзка тоже, хотя он, чисто в силу возраста, принимал всё это чуть ближе к сердцу.
— Однако ни о каком возвращении Бежина в институт не может быть и речи, — с этим утверждением спорить мы, разумеется, не стали. — И вы правы, Виктор Михайлович, поведение профессора Хвалынцева в этой связи вызывает некоторые не очень удобные вопросы.
Вот и хорошо, пусть вызывает. Чем тех вопросов больше, тем меньше вероятность участия Хвалынцева в очередной проверке дворянина Елисеева.
— Только Чадскому не говорите, что вам о том известно, — с двусмысленной улыбкой посоветовал Денневитц. — Расстроится ведь Александр Андреевич, может и Эмму Витольдовну сильно невзлюбить… Вы же, Виктор Михайлович, сами должны понимать.
Тёзка не дурак, всё понял. Действительно, нет лучшего способа разозлить секретчика, чем сказать ему, что знаешь оберегаемый им секрет. Тут мне даже не пришлось ничего говорить, тёзка и сам прекрасно понимал, что нам с Эммой лучше, чтобы Чадский оставался на сей счёт в неведении. Кстати, камешек в огород ротмистра мы, получается, тоже закинули, и камешек очень даже увесистый. Ну да, он-то или не знал об устремлениях Хвалынцева, или знал, но не доложил, а ведь и одно, и другое выставляло начальника секретного отделения не в лучшем виде, показывая либо недостаточный профессионализм ротмистра, либо его чрезмерную и совершенно неуместную хитрость. Вот и хорошо, пусть все они друг другом занимаются, а не дворянином Елисеевым. Правда, теперь Денневитц может устроить гадость Эмме, сообщив Чадскому, откуда ему известны не замеченные или скрытые ротмистром подробности, но зачем Карлу Фёдоровичу такое могло бы понадобиться, никак не просматривалось, что нас с тёзкой и успокаивало.
Утром следующего дня тёзка в Михайловский институт не поехал — Денневитц свалил на подчинённого приготовления к возвращению Воронкова из Одессы. Доклад Дмитрия Антоновича Карл Фёдорович пожелал выслушать в неформальной обстановке, за товарищеским чаепитием в комнате для совещаний, вот и вменил в обязанность внетабельному канцеляристу Елисееву озаботиться организацией оного. Тёзка со столь ответственным поручением успешно справился, и по прибытии в Кремль титулярный советник Воронков угодил за накрытый стол.
— Всего удалось установить четверых человек, знавших Василия Христофоровича Яковлева лично и встречавшихся с ним после его исчезновения в двадцать первом году. Всех их я допросил, — рассказывал Дмитрий Антонович. — Один из них начисто отказался отвечать на мои вопросы, а вот трое остальных подтвердили, пусть и не сразу, что имели дело именно с тем самым Яковлевым, ранее известным в одесском преступном мире под кличкой «Джексон». В частности, некий Георгий Маркович Барфус по кличке «Жора Босой» показал, что с главарём шайки налётчиков Ефимом Церебрянским, он же «Фима Бряк», сводил как раз Яковлева-«Джексона». Ранее Барфус и Яковлев были знакомы, и принять за Яковлева другого человека Барфус не смог бы. Разумеется, с полной уверенностью считать личность Яковлева установленной мы сможем, лишь получив его свежие отпечатки пальцев, но исходить из того, что разыскиваем мы именно того самого Яковлева, не будет большой ошибкой уже и сейчас.
— Что же, Дмитрий Антонович, отличная работа, — удовлетворённо отметил Денневитц. — Я обязательно изучу привезённые вами протоколы, пока же продолжайте.
— Что касается покойного капитана Фисенко, — продолжил Воронков, — то в течение трёх лет он проживал в одном доходном доме с Яковлевым, и два года из тех трёх снимаемые ими квартиры располагались по соседству. Девять свидетелей показали, что Фисенко и Яковлев были близко знакомы, однако никаких общих дел у них установить не удалось.
Денневитц молча кивнул, подтверждая усвоение услышанного, мы же с тёзкой в очередной раз отметили крепкий профессионализм сыщика.
— Теперь об исчезновении Яковлева… — Воронков озабоченно вздохнул. — Ясности здесь нет ни малейшей. Полиция тамошняя вела розыск спустя рукава, я на всякий случай получил заверенные выписки из дела, но там и читать-то нечего.
Вид у Дмитрия Антоновича при этих словах был, прямо скажу, не очень. Уж не знаю, отсутствие каких-либо результатов стало тому причиной или переживание за ненадлежащее качество работы одесских коллег, но недовольство и расстройство читались на его лице совершенно отчётливо.
— Единственное, что удалось выяснить одесской полиции, — снова заговорил Воронков, — так это то, что за прошедшее с исчезновения Яковлева время он в пределах Российской Империи не находился ни в тюрьмах, ни на каторге, ни под арестом, ни в лечебницах для душевнобольных.