Вообще, начальники имеют привычку изрекать очевидные истины с таким видом, будто сами до них додумались, причём не сразу, а в результате напряжённого умственного труда. Я и в своём мире успел такого насмотреться, да и сам, чего греха таить, когда в какое-никакое начальство выбился, иной раз поступал точно так же. Тем не менее, очевидность озвученного Карлом Фёдоровичем вывода истинности его никак не отменяла — охарактеризовать открывшееся нам положение дел в институте, пользуясь исключительно русским литературным языком, было, конечно, можно, вот только характеристика эта осталась бы неполной, а потому и совсем не точной. Хлёсткие матерные обороты смотрелись бы тут намного более уместно.
Если же без мата, то дела в Михайловском институте физиологической психологии Российской Академии наук обстояли и правда ужасно. Специалисты в области бухгалтерии, привлечённые дворцовой полицией и жандармами, насчитали по своей части столько нарушений, что мы с тёзкой даже не могли предположить, будет ли Денневитц добросовестно перечислять их в своём докладе, или же их перечень пойдёт отдельным к тому докладу приложением. Чуть более тридцати тысяч рублей казённых денег можно было, по утверждению экспертов-бухгалтеров, списать в прямые убытки, и ещё почти вдвое больше проходили в их отчёте как упущенная выгода. Да-да, мы оба с огромным удивлением узнали, что оказание платных услуг частным лицам было институту дозволено, но в действительности ушлые сотруднички делали эту работу с оплатой мимо институтской кассы. Думать тут можно что угодно, но предполагать, будто начальство в институте о том не знало, было бы непростительной наивностью. Так что для академика Угрюмова просто лишиться своего места стало бы невыразимым счастьем, но, скорее всего, его ждала куда более незавидная участь.
А вот с мерой причастности к этому безобразию каждого отдельно взятого институтского сотрудника разбирались уже мы и, в меньшей мере, жандармы. Как мы с тёзкой сообразили, жандармам Денневитц спихнул мелкую сошку, оставив себе самых злостных любителей левых доходов. Поступил так надворный советник вовсе не из жадности, как о том можно было бы подумать, и даже не из стремления заграбастать дворцовой полиции и себе лично побольше славы в раскрытии этого дела, а из соображений более практических. По его словам, у жандармов в связи с институтским делом шла своя чистка, всё-таки прав я оказался, предполагая, что некоторым надзирающим за институтом жандармам застилали взор регулярные отчисления с побочных заработков особо хитро выделанных обладателей и по совместительству исследователей необычных способностей. Так что пока Пятое отделение штаба Отдельного корпуса жандармов, которое в моём мире назвали бы управлением собственной безопасности, разбиралось, не без нашей помощи, с чистотой рук своих сослуживцев, особо не до других дел тем сослуживцам и было. Впрочем, наша помощь жандармам в самоочищении сильно большой не являлась, просто если на допросе очередного институтского ловкача всплывало упоминание о каком-то конкретном жандармском чине, выписка из протокола в тот же день уходила в то самое Пятое отделение.
На этом фоне отсутствие вовлечённости Михайловского института в заговор и мятеж смотрелось очень даже благостно, хотя бы уже тем, что сокращало нам объём работ и их напряжённость. Отсутствие, правда, полным не стало — один из тех троих, ответы которых на вопросы о мятеже тёзке не понравились, всё же отметился в вербовке заговорщиками некоторых офицеров, но двое остальных лишь имели среди заговорщиков родню, этим наказание грозило только за недонесение, да и то, наверняка отделаются лёгким испугом — доказать, что об участии родственников в заговоре они знали, мы так и не смогли, а в суде это не докажут тем более, тут позиции защиты предсказуемо будут намного сильнее, чем у обвинения.
Так что сосредоточились мы теперь только на разматывании финансовых нарушений в работе института да на незаконных доходах. Но нам, честно говоря, и того более чем хватало, уж очень много всего там переплелось и наслоилось. Так что Карл Фёдорович был целиком и полностью прав.
— Положение настолько нетерпимо, — продолжил он, дождавшись, пока и мы с Воронковым сделаем по глотку прочищающего голову напитка, — что ограничиваться одним лишь его описанием я полагаю неуместным, и потому беру на себя смелось изложить в докладе на высочайшее имя некоторые предложения по исправлению оного положения. И раз уж мы с вами вместе институтские безобразия открыли, было бы уместным выслушать и ваше мнение перед составлением доклада. Начнём, Виктор Михайлович, с вас.