Та-а-к… Не зря, значит, мы с тёзкой сомневались, не было никакого согласования. Самодеятельность господина профессора, стало быть. И вот зачем ему это понадобилось?
— И твоя, ваша с младшим, то есть, слабость — последствие его воздействия, — добавила Эмма. — Почему-то Хвалынцев не стал её исключать. Может, не успел или просто ему всё равно было…
Хм, вот насчёт «всё равно» у меня сомнения появились. Не всё равно Хвалынцеву, что-то ему от тёзки нужно, раз он дворянина Елисеева всё-таки учит. Причём нужно именно по части того самого ускоренного внушения…
Ну ладно, Хвалынцеву нужно, это понятно. А нам с тёзкой? Зачем господину профессору посторонний ускоренный внушатель, если Степан Алексеевич и сам прекрасно с этим справляется? Как-то оно смотрится… Подозрительно смотрится, очень подозрительно. Уж не собирается ли он подставить дворянина Елисеева по-крупному? А что, очень на то похоже…
— Ты куда? — встревожилась Эмма, когда я встал с кресла.
— К Чадскому, — настроен я был решительно. Это был исторический шанс разрушить наметившуюся связку Чадского, Кривулина и Хвалынцева, и надо быть дураком, чтобы им сейчас не воспользоваться. То есть, конечно же, как раз и не надо.
— Я с тобой, — так, похоже не я один тут такой решительный. — Я смогу подтвердить действия Хвалынского и их последствия для тебя, — пояснила она.
Подробно описывать события в кабинете ротмистра Чадского, с тем, кто, что и как говорил, особого смысла не вижу. Докладывал ротмистру пришедший уже в себя дворянин Елисеев, затем Эмма суховато перечислила совершённые в отношении тёзки действия Хвалынцева и их последствия, после чего Чадский усадил обоих за стол, поручив изложить всё на бумаге. Ротмистр выглядел недовольным и злым, что и понятно — уж не знаю, что он там себе думал, играя в непонятные нам игры с Хвалынцевым и Кривулиным, но сейчас Хвалынцев подложил ему ту ещё свинью.
— Эмма Витольдовна, Виктор Михайлович, пойдёмте, — Чадский положил наши рапорта в кожаную папку и встал.
По коридору ротмистр шёл впереди, мы с Эммой чуть поотстали — она не поспевала за размашистым шагом разозлённого жандарма, я, получив от тёзки управление телом, подстроился под её шаги.
— Не бойся, — женщина взяла меня за руку, давая нам возможность говорить мысленно, — я смогу ему противостоять.
Дожили… Эмма меня ещё и защищать будет? Ну уж нет, кто тут мужчина, чёрт побери⁈ Тут же я вспомнил, что в делах паранормальных она на моей памяти ни разу не соврала, и мне даже как-то не по себе стало при мысли о том, что может уметь эта женщина и чего я о ней ещё не знаю.
— Извольте ознакомиться, Сергей Юрьевич, — Чадский протянул Кривулину, в кабинет которого мы пришли, папку. Тот раскрыл и принялся читать. По мере прочтения лицо директора Михайловского института потихоньку краснело, плотно сжатые губы, наоборот, белели.
— Недопустимо! Совершенно недопустимо! — голос директора звучал возмущённо, но тёзка ощущал его неискренность. Похоже, грозящие Хвалынцеву неприятности Кривулина только радовали.
— Степан Алексеевич? — Кривулин взялся за телефон. — Немедленно зайдите ко мне! Сей же час! Сей же час, я сказал, и никаких отговорок!
Несмотря на столь недвусмысленное распоряжение, Хвалынцев появился в директорском кабинете лишь минут через пять нашего слегка нервозного ожидания.
— Как прикажете понимать ваше самоуправство, Степан Алексеевич? — не ответив на приветствие, взялся за дело Чадский.
— Да, Степан Алексеевич, потрудитесь дать исчерпывающее объяснение вашего возмутительного поступка! — поддержал жандарма Кривулин.
— А в чём, собственно дело? — Хвалынцев обвёл собравшихся недоумённым взглядом. — Что вы пытаетесь вменить мне в вину, Александр Андреевич? — обратился он к Чадскому. Тот молча протянул профессору папку, принятую от Кривулина.
— Хм, уж от вас-то, Виктор Михайлович, я такого не ожидал, — укоризненно покачал головой Хвалынцев, бегло просмотрев бумаги. — Вам же, — он обвёл взглядом остальных присутствующих, — при известных умственных усилиях было бы нетрудно догадаться, что мне лучше знать, чему и как учить своего подопечного! И что мне нет нужды спрашивать мнение тех, кто ничего в том не понимает!
— Степан Алексеевич, я отстраняю вас от… — Чадский вдруг осёкся, его взгляд остекленел, ротмистр обмяк и пустым мешком повалился на пол. Мягко так повалился, даже стука головы об пол слышно не было. Хвалынцев отступил на шаг и поднял на уровень плеч обе руки, повернув их раскрытыми ладонями в нашу сторону. Эмма и Кривулин прикрыли лица руками и тоже отступили.