Воронков задал Бежину ещё несколько уточняющих вопросов по тому чёрному для Юрия Ивановича дню, особых успехов в том не достигнув, и перешёл к вопросам более общего характера. Вот тут-то нас засада и поджидала…
— Что входило в ваши служебные обязанности? — спросил Воронков.
— Целительство, — начал Бежин с очевидного. — А ещё я составлял каталог поступавших в институт сведений о людях с предрасположенностью.
— С предрасположенностью к чему? — ответ, разумеется, был понятен заранее, но запись в протоколе не должна иметь каких-то различных толкований, это даже я понимал, не говоря о юристе-тёзке и двух специалистах-практиках.
— К нашим, э-э-э, способностям, — Бежин даже слегка растерялся.
Да, помнили мы с тёзкой этот каталог… Он, скажем прямо, был крайне невеликим, сам дворянин Елисеев там вообще не числился, так что особого интереса упоминание о каталоге у нас не вызвало. Но Воронков посчитал нужным получить все доступные сведения по этому вопросу.
— Каталог хранился у директора? — захотел уточнить он. С учётом того, что именно рядом с кабинетом Угрюмова каталог мы тогда и обнаружили, вопрос казался излишним, если только Воронков не пожелал проверить, нет ли у Бежина проблем с памятью о своей работе.
— Да, — тёзка внутренне встрепенулся. Подзабытое ощущение лживости ответа вдруг напомнило о себе. Вот, кстати, странно: работает тёзкин детектор лжи только при ответах на вопросы, а если человек говорит неправду просто так, без вопроса, тёзка может ложь и не почувствовать. И как я раньше-то этого не замечал?
Повернувшись боком, чтобы не видел Бежин, тёзка принялся знаками подавать сигналы Воронкову. Тот глазами показал, что понял, и явно соображал, как бы половчее прихватить Бежина на лжи, но тут допрашиваемый странно завис. Взгляд Бежина вдруг потух, он беззвучно зашевелил губами, будто проговаривая что-то про себя, руки то выкладывал на стол, то прятал под ним.
— Я повторяю вопрос: каталог хранился у господина Угрюмова? — кажется, Воронков не вполне понимал, что происходит, что и не удивительно — сам-то он в событиях последних дней не участвовал. Впрочем, что дело пошло куда-то не туда, до сыщика, похоже, начало доходить.
— Юрий Иванович, как вы себя чувствуете? — встревожился Воронков. — Вы меня слышите? Юрий Иванович?
Бежин икнул и начал падать со стула, тёзка с Чадским еле успели его поймать, не дав свалиться на пол. За дело моментально взялась Эмма. Столь же моментально Воронков сообразил, что в имеющейся ситуации главная здесь именно она, поэтому без возражений покинул кресло, в которое по её распоряжению усадили Бежина. Толку от нас с дворянином Елисеевым, по вчерашнему опыту, ждать не приходилось, но на случай, если опять надо будет поддержать Эмму, тёзка устроился по другую сторону пациента.
Как и вчера, что именно делала Эмма и как у неё это получалось, тёзка увидеть не смог. Но получалось у неё на этот раз легче, потому что помощь ей не потребовалась, управилась она тоже быстрее, а главное — по завершении сеанса она выглядела далеко не такой уставшей и обессиленной, как в первый раз. Нам с с тёзкой было жутко интересно, в чём причина такого небывалого прогресса, но отвлекать Эмму расспросами по нашей связи не хотелось, а спрашивать при всех и вслух — дураков нет, в другом месте их ищите.
— Ваш вопрос заставил больного обратиться к воспоминаниям, которые были запечатаны внешним внушением, — объяснила женщина. — В себя он придёт скоро, но я полагаю необходимым перевести его ко мне и продолжить допрос там.
— Прошу прощения, Эмма Витольдовна, а как скоро мы сможем продолжить? — Воронков, даже пребывая в лёгкой степени офонарения, службу свою тянул исправно.
— Может быть, через полчаса, может, через два часа, точно не скажу, — Эмма и сама была, что называется, на нервах. — Но о сутках речи нет.
А вот это интересно… Чадскому в тот раз чуть больше суток понадобилось для возвращения к нормальной жизни, тёзке поменьше, но тоже немало, тому же Бежину вчера Эмма опять-таки сутки отвела на сон, а сейчас вот гораздо меньше. Эмма совершенствуется или организм Бежина привыкает к её воздействию? Скорее всего, два в одном.