В Военном министерстве до сих пор придерживались мнения, хотя оно и опровергалось на полях сражений, что задача офицера — командовать аэропланом, а управлять им — дело низших чинов, в лучшем случае сержанта. Проблема заключалась в том, как мне кажется, что хотя армейская бюрократия неохотно признавала необходимость военно-воздушных сил в том или ином виде, она не собиралась по этой причине допускать слабину в знаменитой австрийской дисциплине, которая за предыдущие два столетия привела к тому, что габсбургской армии давали пинка вражеские силы самых разных размеров — от Франции до Черногории. В особенности бюрократы не желали допускать никаких послаблений в отношении священного габсбургского офицерского корпуса — одного из двух столпов династии наряду с католической церковью.
К 1916 году это стало откровенным безумием: начиная с 70-х годов девятнадцатого века старая имперская аристократия уходила из армейской жизни, и ее место заняли простые люди вроде меня, внука богемского крестьянина. Даже до 1914 года австро-венгерский офицерский корпус был полностью буржуазным, и ужасные потери того года только усугубили это положение, добавив огромное число спешно произведенных в офицерское звание кадетов и добровольцев: молодые люди, которые до войны стали бы фармацевтами и школьными учителями и, конечно, вернутся к выдаче таблеток и обучению французской грамматике, как только все закончится.
Но Военное министерство, тем не менее, продолжало вести себя так, словно мы все были Шварценбергами и Кевенхюллерами, а с повязыванием священной черно-желтой шелковой портупеи (которую большинство новоиспеченных офицеров даже не потрудилось приобрести) могло сравниться лишь елеопомазание самим Папой Римским.
Тем временем низшие чины, не имеющие аттестата зрелости, позволяющего им претендовать на повышение, полностью лишились возможности стать офицерами, вне зависимости от того, насколько они способны и энергичны. Как я знаю, ни одного пилота из низших чинов в ВВС так и не произвели в офицеры, хотя в 1918 году в качестве особой награды аса Йозефа Кисса сделали кандидатом в офицеры, как только он погиб и больше не представлял угрозы.
Результаты этой тупости были явно видны в течение всей войны. Наши летчики храбро сражались, но уровень инициативы и предприимчивости обычно оставался невысок, даже по сравнению с немецкими воздушными силами, столь же кастовыми, как и наши, но поменявшими свои представления под напором событий, и уж конечно, нас никак не сравнить с британцами у Пьявы в 1918-м, когда нас подавила кучка аэропланов королевских ВВС, которыми управляли в основном младшие лейтенанты, чья храбрость оказалась поистине легендарной.
Конечно, скучнейшая рутина старой довоенной армии — в основном муштра и парады, поскольку это обходилось дешевле надлежащего обучения, производило впечатление на народ и требовало гораздо меньших умственных усилий — не готовила к войне, требующей исключительной самоотдачи и инициативы.
И вот, во второй день моего пребывания в эскадрилье 19Ф, вернувшись с похорон оберлейтенанта Ригера, я познакомился с человеком, которому предстояло стать моим личным "шофером" в ожидающих впереди отчаянных приключениях. Отвечающий за порядок полетов офицер сообщил, что мой первый вылет состоится следующим утром, чтобы сфотографировать склады боеприпасов у Пальмановы по срочному запросу из штаба Пятой армии. И я посчитал крайне важным подготовиться к долгому полету над вражеской территорией, и уж, по меньшей мере, познакомиться с человеком, который отвезет меня туда, а если всё пройдет благополучно, то и обратно.
Я застал фельдпилота-цугфюрера Золтана Тотта играющим в карты в тени ангара с наземной группой обеспечения нашей машины, двухместного аэроплана "Ганса-Бранденбург" (как и тот, в котором накануне превратился в пепел бедняга Ригер). Только что закончился обед, и солдаты воспользовались положенным по уставу часовым отдыхом. Увидев меня, они неохотно встали и отдали честь. Я уже встречался с фельдфебелем Прокешем, главным механиком в шестерке наземной команды аэроплана, но этот человек... Наверное, это какая-то ошибка.
Хмурый тип, шагнувший вперед, чтобы отдать честь и пожать мою протянутую руку... Нет, это невозможно.
Наверное, очень немногие люди сразу готовы спокойно вверить свою жизнь незнакомцу, да еще на высоте четырех тысяч метров над вражескими позициями, без парашюта. Но незнакомцу, выглядящему как воссозданная из челюсти и фрагментов черепа неандертальца реконструкция антрополога? Выступающая челюсть, ноги колесом и бочкообразная грудь — жуткая внешность, самый уродливый и нескладный человек, которого мне довелось видеть. Он глядел на меня из-под нависающих бровей, точнее сказать, одной длинной нависающей брови, похожей на карниз сельского дома.