Несколько секунд спустя ударная волна настигла наш хлипкий аэроплан, и он запрыгал, как горный козел. На мгновение стал виден огромный снаряд, достигший высшей точки траектории над горным хребтом и теряющий скорость, прежде чем обрушиться на цель.
Я мог представить себе — без особого удовольствия — чувства итальянских артиллеристов, когда он несся к ним с ревом курьерского поезда, но упал выше по склону горы. С моей позиции это выглядело как извержение вулкана: круг скал и леса около пятидесяти метров в диаметре внезапно поднялся в воздух, будто под ним зашевелился гигантский крот, затем изверг огромное облако желтоватого дыма, в то время как могучие сосны разлетались, как спички.
Когда дым рассеялся, я увидел, что на краю долины взрыло яму размером с малый карьер, окружённую хаотически поваленными деревьями и окружностью в виде каменных осколков. Я отметил кратер на своей карте и подал знаки "Б200, Л300", чтобы обозначить недолёт в двести метров и сдвиг около трёхсот метров влево от цели.
Тем временем склоны подо мной покрылись вспышками и облаками дыма — итальянцы очухались, поняли, что происходит, и бросили все силы на то, чтобы найти виновника этого кошмара.
Телефонные линии, идущие с гребня горы, думаю, раскалились докрасна, когда итальянские наблюдатели передавали вниз данные о месте вспышки от выстрела нашей пушки, и теперь итальянцы устроили нам "веселую" жизнь, осознав, зачем мы медленно нарезаем круги вокруг горы.
Наше первое появление вызвало беспорядочный ружейный огонь — итальянские пехотинцы в своих выдолбленных в скалах траншеях стряхнули скуку еще одного дня на передовой, выпустив пару пуль в пролетающий аэроплан. Но теперь началась нешуточная стрельба: в дело вступили пулеметы, а затем и зенитная батарея в долине послала нам гостинцы.
Я просигналил Тотту, чтобы он поднялся повыше. В это время итальянские гаубицы дали залп. Снаряды упали с большим недолетом и не кучно, но прицел взят ужасающе точно. Итальянские наблюдатели на хребте, видимо, уже определяли направление по компасу, чтобы выявить позицию нашего замаскированного орудия.
И мы, и они знали, что там, среди деревьев, обливаясь потом и матерясь, артиллеристы изо всех сил стараются затолкать огромный снаряд в еще горячую казенную часть, затем возвращают тяжелый казенник на место и бешено крутят маховики, чтобы снова задрать вверх огромный ствол. Наш второй снаряд упал с еще большим недолетом, чем первый, рухнув прямо в русло потока, сбегающего в горную долину.
Полагаю, там до сих пор осталось озерцо, прерывающее течение реки и сбивающее с толку местных натуралистов. Мне хочется верить, что теперь, когда вокруг него снова выросли деревья, деревенские ребятишки из Капоретто приходят туда порыбачить и искупаться летним днем, не имея понятия о том, какие события происходили в этой тихой долине во времена молодости их прадедов.
Я отстучал "Б300", пока мы на вираже снова скользили прочь, чтобы переждать итальянский ответ. Ни один из соперников, конечно, не мог передвинуться: итальянским гаубицам, хотя (как мы поняли) и установленным на колесах, потребовалось бы несколько часов, чтобы орудие выкопали с огневой позиции и отбуксировали. Что же касается нашей пушки производства Шкоды, забетонированной в основание, то ее можно было высвободить только с помощью подрывных зарядов и отбойных молотков.
Противники могли лишь ждать ответного удара. Это было похоже на какую-то странную средневековую дуэль насмерть (может, даже описанную в балладе), чтобы установить, какой жених получит руку принцессы: два противника с замурованными ногами по очереди тыкают друг друга через бумажный экран и корректируют удары, только руководствуясь указаниями зрителей на галерке.
Итальянцы дали второй залп минуты через три, как раз когда мы снова подлетали к ним. Теперь он был более кучным и лег всего лишь в четырехстах метрах от нашей пушки. А наш третий выстрел опять улетел мимо цели, на двести метров дальше и на сто правее, чем нужно. Что там творится с нашими артиллеристами этим утром, черт их побери?
Стрельба из тяжелых артиллерийских орудий никогда не являлась точной наукой: полет снаряда меняется из-за ветра и плотности воздуха и точного химического состава каждого толкающего заряда, а к 1916 году австрийский кордит стал очень разнородного качества. Но даже с учетом этого их стрельба никак не соответствовала обычно высоким стандартам императорской и королевской артиллерии. Понимали ли они всю глубину опасности? Если нет, то более чем вероятно, что итальянская батарея найдет их прежде, чем они найдут ее.