— А то, — проигнорировав издёвку, согласилась Ромари. — Единственный вариант, это ждать полудня, только к этому времени они выходят.
— Неужто реально портрет пишешь? — Чуть наклонился Гумберг, стараясь рассмотреть листы книги. — Для чего?
— Я редко встречаюсь с охотниками, ведь живу в цивилизованном городе. А тут, раз уж выпал такой шанс, почему бы и нет?
— С чего ты взяла, что я охотник на нечисть?
Гумберг удивился, с интересом посмотрев на девушку. Теперь то он начал подозревать, что остаться тут было не лучшей идеей. Хотя, прерогатива слоняться по гостинице без дела ему тоже не сильно симпатизировала.
— Больше ни у кого оружия с собой я не видела. Но ладно, мало ли какие у кого заскоки, возможно, детективы и вправду носят с собой такие странные мечи. Не важно, — Ромари откинула голову назад, оперившись руками о спинку кровати. — Твоя внешность. Ты слишком странно выглядишь. И третье — ты сам себя только что сдал, добавив слова про нечисть.
— Я думал, это просто сокращение, и оно не несёт в себе никакого посыла.
— Может быть, у вас так. Вот только я живу в цивилизованном городе, и у нас под охотниками подразумевают тех, что бегают по лесу с луком на перевес.
— …Хорошо, тут ты меня уделала, — согласился Гумберг. Почему–то ему стало даже весело. — Но внешность? Серьёзно?
— А ты как думал? — искренне удивилась его непониманию Ромари. — Если серость кожи и цвет волос ещё можно списать на родителей, то такие глаза. Такими глазами обладали только злобные чародеи в сказках, да демоны.
— Д-демоны, говоришь? — Чуть смутился наёмник. — А я‑то думал, я душка.
— Ты надо мной смеёшься? — Беззлобно спросила она.
— Возможно, — легкомысленно ответил он.
Почему–то, от разговора с этой девушкой Гумбергу было хорошо на душе. Возможно, такие посиделки напоминали ему о Миране. Все эти вопросы о нём, все эти колкости. Да и внешне, пускай не сильно, ромари была схожа с волшебницей.
— Так и всё же, зачем ты всё это пишешь? — задал вопрос Гумберг.
Девушка помолчала. Потом, подняла глаза и отвела их чуть в сторону, кивком указав на стопку бумаг.
— Я хочу стать писательницей. А потому изучаю всё, до чего только могут достать руки.
— Понятно.
— А Ландер, мне кстати, в этом довольно сильно помогает. Хоть и частенько ноет, — ухмыльнулась она. — А про гостиницу эту вообще не замолкает, хотя, думаю, пока здесь есть вино, она сможет терпеть сколько угодно.
— Значит, вы приехали сюда вдвоём? Умеешь водить карету?
— С чего ты взял, что я вела? — Надулась девушка. — А вообще, да. Она, хоть и старше, моя близкая подруга. Наверное, поэтому я и она терпим замашки друг друга.
Гумберг промолчал. На секунду образ Тордрака всплыл в его голове. Он отогнал его.
— А почему ты решила стать писательницей?
— Мои бабушка с дедушкой, — как–то неуклюже почесав затылок, начала рассказ Ромари, — в прошлом были известными писателями. Авторы «Скрытое мира» и «Вокруг мира за тринадцать лет». Также, возможно, ты слышал и о «Летописи Эльфов» или «Грань человеческая». Но вряд ли ты прочёл хоть одну из последних двух, они не настолько популярны. Люди сейчас совсем не интересуются историей лесных эльфов.
— Первая хорошо раскрывает культуру и традиции эльфов до четвёртого века, в момент великой депрессии, а вторая отличительная от всех остальных книга о психологии людей во времена этой же самой депрессии. — Помолчав с полминуты, отчеканил Гумберг. — Я читал их все.
— Правда? — Удивлённо спросила Ромари, с неверием посмотрев на него.
— Да, все четыре экземпляра находятся у моей давней знакомой волшебницы. Только, например, «Грань человеческая» называется просто «Psychologies», а «Вокруг мира за тринадцать лет» сократили просто — «Вокруг Мира».
— Да, это действительно так. Судя по всему, у твоей знакомой новые экземпляры, — как–то грустно отреагировала девушка.
— А чем они отличаются?
— Содержанием, конечно. Например, в «Грани человеческой» так же упоминаться дварфы и халфлинги, как единокровные существа с людьми, но в новом издание всё это вырезали. Пеклов расизм.
Ромари вздохнула. Потом, откинув волосы, заговорила:
— «И вид людской пусть обликами отличается, нельзя ни в коем разу отрицать единокровие дварфов, людей и полуросликов. И пусть оболочка разная, наполнение сосуда, их помыслы, кровь наша — всё едино и братственно…» — Ромари вдохнула, набирая воздух, оборвав цитату.
— «И пусть человек есть человеком и им же остаётся, людская кровь течёт в каждом и во всех, и дух идёт от каждого, как бы жит и быт не отличался, и как бы брат не отрекался от брата кровного.» — Закончил Гумберг, как ни в чём не бывало, рассматривая бледные пальцы.
Глаза девушки округлились. Нависло молчание.
— О-откуда ты это знаешь? — прервала тишину Ромари, не отводя взгляда от наёмника. Теперь её глаза напоминали два больших, сверкающих блюдца.
— Я же сказал, что читал эти книги, — повторил Гумберг, не понимая причину удивления.
— Этого фрагмента нету в новых изданиях. Его там просто быть не может.
— Но я точно помню, что читал только эту версию книги, — уверенно заявил наёмник.
Зерно сомнения уже поселилось в его голове.»
Ростафу не сиделось на месте. Он не был особо стар, и далёкие мечты о путешествиях по неизвестным землям этого огромного мира, приключениях, о которых он будет рассказывать своим детям и внукам, о богатстве и славе за несчётное количество легендарных битв. Всё это, ещё с раннего детства, бурлило в нём, а истории о бравых пилигримах разжигали в нём бесконечное желание и восторг.
К сожалению, Ростаф был неказист, слаб и труслив. Не отличался же он и крепким здоровьем, часто болея в детстве. И даже так, при всём этом, он не отрекался от своей мечты. Понимая свою слабость, он тренировался, выматываясь до предела. Его отец, будучи зажиточным дворянином, хоть и был строгим реалистом, помогал своему единственному сыну во всём. По–своему.
Однажды отец прошёл мимо мальчика, тяжёлым взглядом осмотрев его хрупкое тело. В ссадинах, синяках и кровоподтёках. Ростаф совсем не был похож на своего сильного, и статного отца. В глазах мужчины отразилась горечь.
— Раз уж ты собрался идти по пути воина, то должен будешь вложить в это всю свою душу. Ты обязан преуспеть, ведь ты мой сын.
Эти слова напугали Ростафа. Настолько, что он побоялся обернуться в сторону отца. Тот в свою очередь в этот день с ним больше не говорил.
— Сверху, с правого бока, вновь сверху и выпад! Финт, перенос центра тяжести, вольт и вновь выпад!
Под строгим взглядом отца, нанятые репетиторы по фехтованию выкладывались по полной, но, к сожалению, их старания не приносили плоды. Многие месяцы тренировок, разных стилей и подходов… На Ростафе часто не оставалось живого места, но даже так, он терпел. Терпел боль, боролся со страхом и бесконечной печалью. Ведь он сын своего отца.
Часто слуги замечали, как мальчик, тяжело вздыхая и прикрывая лицо, наблюдал за бегающими по улице детьми. Видя это, они шептались за его спиной, думая, что Ростаф их не слышит.
— Разумеется, его задирают. Он и до этого был дурным, но теперь, после того, как его отец нанял всех этих вояк, на его лицо страшно смотреть. Каждый раз передёргивает. Какой же его отец жестокий человек, на что же он в конце концов надеется?
Ростаф их слышал. Слышал, как бы не старался пропускать все эти слова мимо ушей. Не подавал виду, не показывая дрожащее лицо такими же дрожащими руками.
Мальчик сдался. Отец умер совсем вскоре, а всё поместье перешло его мачехе, на которой мужчина женился незадолго до своей смерти. Женина, явно испытывающую неприязнь к мальчишке с самого своего первого появления в их доме, разорила семью, уволила всех слуг и продав поместье. Дом, где рос Ростаф. Он до сих пор помнит, как женщина пыталась отравить его, тем самым сильно подпортив его иммунитет и оставив ужасные воспоминания о его детстве.