большой деревянный столб с двумя фонарями. Перед самым столбом,
когда я скомандовал “Правое плечо вперед, марш!”, батарея повернула под
прямым углом влево, а Березин, ничего не разобравший под воздействием
вчерашнего, продолжал шагать прямо. Так он и влепился со всего маху в
столб. Из-за хохота строй распался....
Любовь-морковь
Вечером я решил сделать выход в горд на танцульки. Там жизнь кипела. Я
искал глазами девушек, с которыми познакомился день назад. Наконец,
увидел – они стояли недалеко от танцплощадки и разговаривали с какими-
то мальчишками. Я подошел. Увидев человека в форме, мальчишки
ретировались.
- А почему не танцуете? – спросил я, зайдя со стороны симпатичной.
- Надоело это все, - сказала та и захихикала.
- Может быть, сходим в ресторан, - предложил я.
- И ресторан надоел, - сказала симпатичная, погасив огонь в глазах
страшненькой. – давайте лучше пойдем в гости к летунам – у них сегодня
день рождения у командира и они меня приглашали.
- Приглашали тебя, а мы попремся втроем, - возразила страшненькая.
- Ничего, они парни хорошие и рады всем, - возразила симпатичная,
которую звали Лариса.
Мы пошли в гости. Летуны жили в северной части города, ближе к горам и
недалеко от телецентра. Они оказались летчиками гражданской авиации:
115
командир, у которого был день рождения, и два его подчиненных. Шли
приготовления к празднованию: что-то жарилось на плите, на столе
расставлялись закуски и тарелки.
- Мы пойдем погуляем, - сказала Лариса и взяла меня под руку.
Мы вышли и тут же я ее поцеловал. Она не отстранилась и мы долго
простояли, прижавшись, в
подъезде. Потом вышли на улицу, не замечая людей, проезжающие мимо
машины – ничего. Мы шли, обнявшись, по улице, все более удаляясь в
северном направлении города и, наконец, вышли на пустырь. Сели на
ровно обтесанные камни и продолжали целоваться. Мы не видели ничего
вокруг: только чувства и запахи весенней травы и подснежников. Неделю
эти подснежники радуют пустыню, а потом враз засыхают и вся мелкая и
душистая травка исчезает, как будто ее и не было никогда и только песок,
разогретый солнцем до неимоверных градусов, будет искриться и
обсыпаться с барханов, задуется ветром на городские улицы, где армия
дворников каждое раннее утро сгребет его в кучи и отвезет за окраины, на
которых он снова раздуется ветром и высыпется на тротуары и дороги
Небит-Дага – города военных и нефтяников.
Мы целовались сидя, потом вставали и переместились на другие камни,
сели и снова начали целоваться. И только когда солнце почти полностью
исчезло за горами мы осознали, что находимся на старом кладбище. С
интересом стали переходить от камня к камню, пытаясь читать надписи, но
те были написаны непонятной нам вязью, немного похожей на грузинскую и
арабскую, но отличающуюся от них.
- Это еврейское кладбище, - сказала моя подруга с определенной долей
брезгливости в голосе , что мне не понравилось. Первый камень упал
между нами. – Они никогда вместе с русскими не хоронят, добавила она.
- Но и мусульмане тоже хоронят отдельно, - сказал я.
- Мусульмане не такие заносчивые и мафиозные. У евреев, если один
хорошо устроится, то, считай, все вскоре там работают.
- А о Бродском и Ландау ты что-нибудь слышала? – спросил я в отместку.
116
- Нет, сказала Лариса, - такие тут никогда не жили..
- Это ты права, - согласился я, - они тут не жили, ну и Бог с ними, пошли к
ребятам – они, небось, заждались.
- Ну вот еще! Будут они нас ждать. Пьют свой коньяк, не закусывая – у них
три дня отдыха.
- А откуда ты их знаешь? – спросил я, играя в наивного.
Подруга зарделась.
"Интересно", подумал я, - "со сколькими она спала? Может быть, со всеми?
Ну да ладно, все равно я с ней пересплю этой ночью".
Мы вернулись в квартиру. Страшненькая подружка исчезла. Летуны уже
хорошо нагрузились и встретили нас радостно. Коньяк был хороший:
армянский 3 звездочки. В Союзе ходила байка, что Черчилль его очень
любил. Очевидно, ее сочинили армянские виноделы, но и без этой рекламы
в магазинах этого коньяка было не достать – только грузинский, который
пах клопами. Я вспомнил, как мы с приятелем в возрасте 15 лет решили
попробовать, наконец, коньяк. Мне отец говорил, что его закусывают