телевизор. Было всего две программы: местная и московская. Мы смотрели
московскую, по которой транслировали "Голубой огонек", где пели
советские песни и показывали разрешенный юмор и сатиру. Райкин
вызывал у меня смех, остальное навевало тоску.
- Может, ты хочешь водки? – спросила Тамара.
Я водки не хотел. Я хотел большой и шумной компании. Семейная идиллия
меня не прельщала. Во всяком случае, я не был настроен на нее. Служба,
считал я, – это эпизод в жизни, эпизод серьезный, изменивший мою
прежнюю спокойную студенческую жизнь круто и с размахом, но в моем
теперешнем состоянии можно наломать дров. Не азартный я, конечно, и
нужно делать эксперименты. Ну, чем плоха Тамара? Стройная, красивая,
умная. Женись – и все. Ан нет – эпизод это все, а эпизод проскакивает
незаметно, в то время как главный герой движется к своей цели, которая
там – далеко, далеко.
"Все", - решил я, -"если она и сегодня будет сопротивляться, значит
положила глаз на меня, а мне этого не надо".
После боя курантов в полночь Эльдар засобирался к друзьям. Я, для
приличия, попросил его остаться, но братишка был очень понятливым
парнем. Хлопнула входная дверь и мы остались вдвоем. В углу стояла
небольшая елочка и сверкала огоньками. По телевизору передавали какую-
то муру типа "Карнавальной ночи", которая надоела мне еще со школы.
- Хорошо, - сказал я, давай выпьем водки.
- Я не буду...
-Ну, тогда и я не буду.
Рядом со мной сидела красивая и стройная женщина, а у меня даже
разговор не клеился.
- Расскажи мне про своего отца, - попросил я.
- Мой папа 1923 года рождения – во время войны это был самый
призывной возраст. Родился в том же селе, что и Расул Гамзатов. Разница
231
только в том, что тот родился в семье Гамзата Цадасы – народного поэта
Дагестана, поэтому Расула от армии отмазали. Он под крылышком
родителя так всю войну и просидел, а моего отца трижды ранили. Отец
всегда говорил, что слава Гамзатова незаслуженная. Стихи, которыми
восхищается вся страна, вовсе и не его, а Якова Михайловича Козловского.
У отца до самых последних его дней оставались две пули в бедре. Врачи
сказали, что трогать их не надо.
- А от чего он умер?
- Сердце. Тех, кто по-настоящему воевал, почти не осталось.
- Да нет, остались еще – я с таким знаком. Есть у нас сосед Василий
Иванович в Алма-Ате. Рассказывал, как он воевал в пехоте. Все старались
не есть перед атакой, потому как, если ранят в живот, то у голодного
шансов выжить больше. Выпивали перед атакой фронтовые 100 грамм, но
тревога была настолько велика, что градусы выветривались тут же.
- А шо, - рассказывал он мне, - в желудке пусто и в голове ничего – одно
расстройство и я нажирался всегда до отвала... Да нехай мне хуже будет.
Его все-таки ранило два раза: сначала легко в ногу, а потом уже тяжело и в
голову. По этому ранению его и комиссовали.
- Выходит, правильно делал, что ел, - сказала Тамара, - а вот что ты ничего
не ешь?
Я поковырял вилкой в салате.
- Давай лучше целоваться, - предложил я.
Тамара наклонилась ко мне и я обнял ее и крепко поцеловал. Сидя
целоваться, как известно, неудобно. Мы встали. Потом я повлек ее к
дивану, но она упиралась. Мне все же удалось свалить ее и я запустил
руку в правильном направлении. Тамара руку резко отодвинула. Я
возбудился настолько, что стал применять силу. Она вырвалась и со
злостью посмотрела на меня.
- Все – прощай, - сказал я и вышел, причем так резко, что чуть не загремел
по лестнице вниз. Успел ухватиться за железные перила, но коленкой
ударился крепко. Пошел, прихрамывая, в сторону части. Настроение было
232
ужасное. Все праздновали Новый Год, а я, как идиот, плетусь одиноко.
Вдруг у тротуара затормозила Волга, в которой сидел знакомый лейтенант-
танкист, а за рулем тоже знакомый местный парень. На заднем сидении
хохотали три девицы.
- Поедешь ракеты пускать? – спросил танкист.
- Я бы поехал, но у вас тут места нет.
- Девочки, подвиньтесь, а не сможете – пусть одна сядет ему на колени.
Лейтенант громко заржал.
- На колени вам лечь можно, девушки? – спросил я.
- Да легко, - ответила самая шустрая – рыжая с завивкой.
- Нет, сказал я, придется одной из вас сесть мне на колени.
- Чур я, чур я, чур я, - закричали девицы почти хором.