— До чего же ты ненасытен, мой повелитель, — смеясь, укорила его я, прижавшись щекой к пылающей груди и восстанавливая дыхание. Сердце сильными мерными ударами ударяло о клетку рёбер, эхом отдавалось в ушах. Ничего подобного я не могла припомнить с первых дней своего замужества. Выходит, и в длительных размолвках можно найти свои достоинства. Если они обретают счастливое разрешение, конечно.
— Моя лунноликая госпожа, ты столь притягательна, что я ничего не могу поделать с собой, — в том же насмешливом легкомысленном тоне отозвался хитрец, поглаживая меня по волосам. Откинувшись на подушки, он тяжело дышал, но красивое волевое лицо лучилось от счастья и самодовольства. Я улыбнулась и удобнее устроилась у него на груди, не считая нужным отвечать. В тот миг нам требовались не слова и речи, а время побыть вдвоём. Время, которое исцеляет любые раны. Время, которого в рамках вечности нам осталось отведено не так уж и много…
Со дня нашего примирения жизнь потекла своим чередом, и я вновь обрела покой. Казалось, судьба играла со мной, словно хищник со своей жертвой. Чем большее она даровала счастье, тем более страшное затем на меня обрушивалось страдание, а в миг, когда я становилась близка к погибели от боли и отчаяния, провидение снова возрождало меня к жизни любовью и благополучием. И в такие моменты я боялась представить, что же беспощадные высшие силы уготовили мне на будущее, и что произойдёт со мной в тот день, когда я, наконец, сломаюсь, не сумею справиться, подняться. Подобные мысли сеяли в сердце отравляющую тревожность, а так как на мою долю выпадало мало радостных дней по сравнению с ненастными, я не могла позволить им прорасти через себя. И я смело смотрела в глаза судьбе, как крошечная травинка на буйном ветру, что дрожит и гнётся под его жестокими порывами, а всё-таки не ломается и продолжает жить.
Шли годы. Вали рос и добавлял нам как хлопот, так и поводов для смеха. Как оказалось, если старший брат перенял от матери хотя бы основополагающие черты характера, то младший наследник ограничился невинными голубыми глазами, а вот нравом определённо пошёл в отца. С возрастом он становился всё беспокойнее и непоседливее, был вспыльчив, непредсказуем и своеволен. И хотя сынишка не был лишён отцовского ума и сообразительности, он всё чаще направлял свою неуёмную энергию в нежелательное русло. Его неожиданные выходки подчас приводили меня в ужас. С ранних лет Вали любил оружие, интересовался охотой. Однако, если Нарви стремился совершенствоваться и оттачивать свои умения, то Вали, прежде всего, любил убивать.
Я не замечала, чтобы Локи любил младшего сына меньше, нежели первенца, однако он без сомнения был с ним гораздо более суровым, строгим и требовательным. Только не давая подрастающему наследнику и минутной передышки, он умудрялся держать горячего сына в узде. Если же по тем или иным причинам повелитель не успевал заниматься ребёнком сам, ответственность за его выходки переходила на стражников золотого чертога. Хакану было дозволено обращаться с заносчивым господином, как со своими подчинёнными. Это произошло после того, как Локи поймал проказника за унижением предводителя стражи и напоминанием о его положении раба. При них обоих хитроумный бог не сказал ни слова, не стал вмешиваться в ситуацию и молча увёл Вали, чтобы вскоре высечь сына своими руками. Лучше всего Вали понимал язык силы.
Жёсткость и непоколебимость бога обмана, заставлявшие жалостливое материнское сердце обливаться кровью, принесли свои плоды. Хлыст вселил в юного господина понимание дозволенного и запретного, научил почтительному обращению и с господами, и с вверенными им верными прислужниками, а также тому, что на любую силу и влияние найдётся сила и влияние не меньшее. К моему большому удивлению, пылкий мальчишка боготворил отца, несмотря на его решительные меры воспитания. Никогда, даже в короткий период вседозволенности, Вали не смел произнести неуважительное слово о повелителе, неизменно прислушивался к его мнению и подчинялся его воле, хотя был наделён узнаваемой язвительной и насмешливой манерой речи.