— Ты знаешь, я очень беспокоюсь… Слыхала, вчера опять завели речь о возвращении Пури.
Личико Лейли омрачилось, она опустила голову и прошептала:
— Я до утра не спала… Так мне страшно… Вчера, когда мы вернулись, папочка тоже говорил про это.
— Что говорил?
— Ну, то же, что дядя Полковник. Про помолвку… Если папочка станет меня принуждать, я не осмелюсь сказать «нет», но у меня есть выход…
— Но почему? Разве могут принудить девушку…
— Противоречить папочке для меня невозможно, но я могу покончить с собой…
Сердце мое чуть не остановилось, но я попытался утешить ее — и в то же время себя:
— Нет, Лейли, мы найдем другой выход. Обязательно найдем…
В это время послышался голос дядюшки, со двора звавшего Лейли. Она сказала:
— Подожди здесь, пока я вернусь…
Через окно я провожал ее взглядом. Вероятно, дядюшка возложил на нее обязанности курьера, потому, что Лейли, украдкой взглянув на окна и немного поколебавшись, пошла в сторону сада.
Дядюшка направился к комнате, где лежал Дустали-хан, и на пороге ее столкнулся с Асадолла-мирзой, который с рассерженным видом выходил оттуда. Я услышал, как они обменялись репликами:
— Ну как там Дустали-хан?
— Перепирается с Азраилом.
— Я полагаю, сейчас не время шутить, Асадолла.
— А я и не шучу. Но, похоже, что пуля Азиз ос-Салтане, к несчастью, вывела из строя его уважаемый фрагмент. Тут, конечно, есть и наша вина: если бы мы в тот раз разрешили Азиз-ханум отсечь этот фрагмент, теперь дело не дошло бы до незаконной стрельбы.
Дядюшка вошел в комнату, я насторожил уши. Одна створка двери была приоткрыта, и хотя видеть я ничего не видел, но слышал прекрасно. После обычных вопросов о здоровье дядюшка некоторое время молчал, а потом холодным и суровым тоном сказал:
— Дустали, я хочу тебя кое о чем спросить и надеюсь, что ты, памятуя обо всей моей доброте к тебе, будешь отвечать мне вполне откровенно. Человеку свойственно ошибаться…
— Ей—богу, вашей жизнью клянусь… жизнью Азиз, духом отца моего…
— Дустали, говори членораздельно… Я вчера догадался, что ты намерен кое—что сказать мне, но те, кому это невыгодно, помешали… Ну, что же ты хотел сказать?
— Я… я… то есть… Возможно, вы правы… Я хотел сказать, хоть я и совершенно не виноват в этой истории, но готов любой ценой… Любым способом то есть…
— Послушай, Дустали, по словам Наполеона, расстояние от предателя до помощника — один шаг. При условии, что его сделают вовремя. Если дело в вознаграждении, я, пожалуй, могу тебе кое—что подкинуть, чтобы ты не передумал. Я стал замечать, что ты поддерживаешь…
В этот момент громкий голос Азиз ос-Салтане прервал их разговор:
— Как там мой бедненький Дустали? Входите, пожалуйста, господин доктор!
Азиз ос-Салтане, а за нею доктор Насер оль-Хокама вошли в комнату Дустали-хана. Осмотрев рану, доктор остался доволен состоянием больного и, повторяя «жить вам не тужить», удалился.
Лейли вернулась ко мне, и мы теперь молча стояли за дверью, вслушиваясь в беседу дядюшки с Азиз ос-Салтане и Дустали-ханом, который говорил слабым, прерываемым стонами голосом. Дядюшка сказал:
— Слава богу, опасность, кажется, миновала.
— Да услышит вас бог! Я дала обет, если Дустали правится, пойду к гробнице святого Давуда, зарежу там овцу.
— А что насчет Гамар надумали? Что вам собственно, сказал врач?
— Сказал, что аборт поздно делать, опасно для жизни будет.
— Доктора постоянно вздор несут, — резко проговорил дядюшка. — Почему вы не обратились к какой-нибудь акушерке?
— Ах, ага, боюсь. До смерти боюсь, как бы чего не случилось с моей бедной сироткой.
— А вы о чести семьи подумайте. Если бы жив был несчастный отец — умер бы с горя. Слава богу, что он до такого позора не дожил… Завтра все об этой истории узнают…
— Вот и я того же опасаюсь. Уж и сейчас, наверно, многие прослышали. Олух-то мой ведь не может язык попридержать… Вот помяните мое слово, сегодня же объявится эта сплетница Фаррохлега-ханум.
Тем временем со двора появились дядя Полковник с женой, взволнованно взывавшие к дядюшке Наполеону. Перебивая друг друга, они пытались объяснить, в чем дело, наконец дядя Полковник, утихомирив супругу, сказал:
— Братец, воздействуйте хоть вы на эту женщину! Битый час плачет…
— Да что случилось?
— Если помните, еще до того, как пришло письмо от Пури, я так беспокоился, что написал одному своему другу в Ахваз, чтобы он попытался разузнать хоть что-нибудь о нашем сыне и написал бы нам. Теперь от него пришел ответ, он пишет, что Пури болен. Сколько я ни твержу жене, что сам Пури написал нам уже после этого, — никакого толку!
— А разве в их письмах нет даты?
— Нет. Но я уверен, что письмо Пури написано позже…
Жена дяди Полковника плача сказала:
— Богом вас прошу, ага, разберитесь! Или телеграмму пошлите…
— А что у него за болезнь? — поинтересовался дядюшка. — Откуда еще болезнь какая-то взялась…
Жена Полковника, опередив мужа, поспешно ответила:
— Он пишет, что сынок мой услышал пальбу и насмерть перепугался… Ох, накажи меня господь, за то, что я отпустила такого ребенка на войну, в неразбериху эту!..
— Ханум, зачем глупости болтать, — резко остановил ее дядя Полковник. — Он сдуру ляпнул, а вы повторяете. Пури, наверное, съел что-нибудь несвежее и занемог, Да такого молодца среди тысячи не найдешь — какое сердце, отвага, смелость! Он же весь в меня.
Мы с Лейли переглянулись, пытаясь подавить смех. Асадолла-мирза, который секундой раньше вошел в комнату из дядюшкиной гостиной и слышал эти слова, вмешался:
— Господин Полковник прав. Равного по доблести Пури и средь миллиона не сыскать. Прямо — Юлий Цезарь!
Дядя Полковник резко повернулся к нему, но Асадолла-мирза скорчил такую невинную мину, что гнев во взгляде Полковника сменился признательностью, и он ласково сказал:
— Спасибо, Асадолла! При всех твоих недостатках у тебя есть прекрасная черта: ты разбираешься в людях. Он снова обратился к дядюшке Наполеону:
— Как, по-вашему, может, мне самому поехать в Ахваз посмотреть?
— Нашли время для разъездов! — возразил дядюшка! Наполеон. — Лучше пошлите телеграмму этому вашему другу. Нет, путешествовать сейчас не время. Нельзя оголять фронт. Откуда вам известно, что это не уловка с их стороны, чтобы удалить вас отсюда, лишить меня поддержки и таким образом достигнуть своей цели… К сожалению, они уже добрались до окрестностей Тегерана. Асадолла-мирза снова не удержался:
— Ага прав! Вполне возможно, что тут кроется такое… Лучше вам ограничиться телеграммой.
Тут с улицы донеслась шумная перебранка: спорили двое. Дядюшка Наполеон минуту прислушивался, потом повернулся ко мне:
— Сынок, сходи посмотри, что там за шум, что за крики? ,
Я выбежал на улицу. Маш-Касем, размахивая ручкой от метлы, наскакивал на чистильщика ботинок, который собирался расположиться со своим ящиком у садовой калитки.
— Это тебе не теткин дом! — кричал Маш-Касем. — Будут тут приходить всякие, каждый день новую лавочку заводить!
— А ты потише, чего так разоряешься?
— Мне и разоряться нечего: только попробуй разложи здесь свое барахло — все твои банки с ваксой, все щетки—бархотки в канаву покидаю!
Я предпочел не вмешиваться и, прежде чем чистильщик увидел меня, побежал сообщить обо всем дядюшке Наполеону.
— Ну, что там? — нетерпеливо спросил он меня.
— Ой, дядюшка, там один чистильщик пришел, хотел устроиться около вашей калитки, а Маш-Касем его выгоняет.
— Что?! — заорал дядюшка. — Маш-Касем? Чистильщика?.. Не сметь!
И заторопился к садовой калитке. Асадолла-мирза подмигнул мне, но сам не двинулся с места, Когда мы вышли на улицу, Маш-Касем уже сцепился с чистильщиком, крича: