— Ты не хотел, чтобы я это делала?
— Не в подобных обстоятельствах. У нас все равно ничего бы не вышло — учитывая присутствие Моллен.
Я услышал, как Хонникер хмыкнула.
— И это заставляет меня задать вопрос недели. Может, даже месяца.
— А именно?
— Дверь закрыта?
— М-да. Не хотелось бы мне услышать твой вопрос года. — Ее шаги прошелестели по ковру, и дверь захлопнулась.
— Думаю, теперь нас никто не подслушает. Итак, что происходит между нами?
Тишина.
Я заставил себя поднять голову и открыл глаза. Все как в тумане. Я попытался сфокусировать взгляд.
— Я хочу сказать, мы… ну… у нас сложились определенные отношения, по большей части платонические. И это очень мило с твоей стороны — отвезти меня к себе домой… Но я не могу забыть… ну… то, что произошло в День Канталупы. Думаю, мне оказалось бы гораздо проще жить, если бы я знал — что это означало?
Образ Хонникер по-прежнему затягивал туман, и все же я видел ее лицо и не могу сказать, что она выглядела растерянной.
— Послушай, я знаю, что начинаю говорить, как Бэйнбридж…
— А ты сам-то, — сказала Хонникер, — чего хочешь от наших с тобой отношений?
— А чего хочешь ты?
— Ты первый.
— Ты знаешь мой ответ. Отчасти здесь дело в моих гормонах… — «И твоих феромонах», захотелось прибавить мне. Только я понимал, что для этого еще не время. — Помимо основной части, мне бы хотелось человеческих отношений. Ты зачаровываешь меня.
Она с улыбкой приняла комплимент и кивнула.
— Что там насчет основной части?
— Давай не будем обсуждать две темы одновременно. Я еще пытаюсь понять, что означал День Канталупы.
— Ладно, — сказала Хонникер, — что собираешься делать дальше?
— Поехать домой и отдаться во власть своей болезни. — Я спрятал лицо в ладонях.
— Понятно, — сказала она. — Я тоже намеревалась сбежать из агентства. Я хочу, чтобы ты кое-что для меня сделал, если можешь. Ну как?
— Смотря что. Я чувствую себя развалиной.
— Это будет не очень сложно. Я хочу, чтобы ты куда-нибудь меня отвез.
— Куда?
— На твой вкус. Отвези меня в такое место, которое отражало бы твою истинную сущность, Боддеккер. Я хочу побольше узнать о тебе.
— Прямо сейчас?
— Совершенно верно.
Я поднял голову и мутным взором уставился в пространство.
— А могу ли я ожидать того же самого от тебя?
— Когда-нибудь — обязательно. И учти: никаких приключений, кроме как по обоюдному согласию.
— День Канталупы был обоюдным согласием? Хонникер рассмеялась, показав великолепные белоснежные зубы.
— В День Канталупы ты стал моим.
— Я стал твоим? Это что-то новенькое. — В голове по-прежнему клубился туман. Я неловко поднялся на ноги и задвинул стул.
— Ты готов идти?
— Десять минут — чтобы прибраться на столе.
— Встречаемся у лифта.
Минуло двадцать минут, прежде чем я оказался на месте. Впрочем, так всегда бывает, когда очень спешишь. Дансигер в свое время вывела теорию, что в те моменты, когда человек спешит, он испускает определенные феромоны, оказывающие влияние на окружающих. Это одна из тех вещей, о которых все говорят, но никто не проверял ее истинность. Увы! Я полагаю, что множество гениальных открытий так и не сделали, поскольку люди поленились проверить свои предположения.
Возможно, что-то верное заключалось и в этой феромонной теории, поскольку, как бы поздно я ни пришел, Хонникер опоздала еще больше. Я отвез ее на Центральный вокзал, где мы безуспешно попытались сесть в поезд, а в итоге воспользовались старым добрым цеппелином «Остров Баффин», который в полдень летел в Принстон.
Я ничего не сказал ей, пока мы находились в воздухе. Не стал я разглашать информацию и на станции в Принстоне, где нанял коляску и приказал отвезти нас в старый район. Осознав, что мы приближаемся к дому, я повернулся к Хонникер:
— Как и все прочие, я стремлюсь к уюту. И сейчас ты увидишь, ради чего я старался все последние месяцы.
Коляска завернула за угол; инерция кинула нас друг на друга.
— Третий дом слева, — сказал я, глядя в лучистые глаза Хонникер.
Ее губы изогнулись в улыбку.
— Боддеккер! О, Боддеккер, это чудесно! Ты никогда не говорил мне, что у тебя есть семья.
Я не успел ответить. Внезапно к горлу подкатил ком, и сердце бешено застучало о ребра. Часть моей «семьи» располагалась во дворе моего принстонского дома. Многочисленные «племянники» и «племянницы» бегали между валунами, играя в войну или баюкая своих «чуть живых» кукол. Мальчишки и девчонки размахивали разрекламированным «Мак-Маоном, Тейтом и Стивенсом» игрушечным оружием: «Точная копия стандартной автоматической винтовки! Оружие, которое выиграло Норвежскую войну!» Горячая битва то и дело перебивалась диспутами о том, кого убили первым, и женская часть войск оглашала двор возмущенными воплями, готовясь вцепиться друг другу в волосы.