Никита Павлович, пропустив гостя вперед, вошел следом за ним в предбанник. Закрыв дверь на крючок, поплевал на ладони, взялся руками за дверцу печки и легонько вытянул всю топку. Отставив ее в сторону, достал из кармана коробок спичек, снял висевшую на стене лампочку-коптилку, поправил фитилек и зажег.
— Проверь, все ли в порядке, достаточно ли воздуха, и вообще осмотри. Внизу просторно, человек десять — пятнадцать свободно разместится. Может, что и переделать надо.
Понравилась Карпову подземная горница. Рацию можно спрятать и типографию оборудовать. Когда вылез, пожал руку изобретательному хозяину, сказал:
— Лучше и не придумаешь.
Доволен остался Карпов и запасной базой, сооруженной в песчаных карьерах в районе бывшего кирпичного завода.
Вечером Карпов собрался навестить учителя Рачева, хотел поговорить об оставшихся в деревнях детях и сообщить о жене.
— Знает Николай Осипович, что Устинья Алексеевна погибла?
— Да неужели?! — изумился Иванов. — Она же поехала с ленинградскими ребятами…
Карпов рассказал, что немецкие летчики сбросили бомбы на беззащитных малышей, когда те на станции ждали поезда.
— Значит, Николаю Осиповичу ничего не известно… Что ж, пойдем к нему.
От Каменки до Митровской школы не больше километра. Они шли по берегу реки, покурили.
Через старый березовый парк дорожка привела к деревянному зданию, обшитому тесом и выкрашенному в зеленый цвет. Когда-то и дом, и парк, и земельные угодья, раскинувшиеся на заливных пожнях, принадлежали помещику. Он же владел и водяной мельницей. Весенние воды давным-давно снесли плотину, мельница пришла в запустение, покосилась и только пугала детей. А вот дом сохранился. В нем — и начальная школа, и передвижная библиотека, и хороший зал, в котором ставились самодеятельные спектакли под руководством учителей Рачевых, проходили собрания колхозников.
Иванов и Карпов вошли через широкое крыльцо с резными колоннами в темный коридор. Открыли дверь одного из классов, повеяло чем-то далеким-далеким и в то же время таким родным и близким.
вспомнил Карпов стихи школьных лет.
В классе появился Рачев, бритоголовый, с маленькими рыжими усиками, высокий и стройный. На нем — синий морской китель и черные брюки навыпуск. Флотской формой снабдил учителя капитан 2 ранга Завидов — муж старшей дочери учителя.
— Здравствуйте, мои дорогие! — Николай Осипович протянул обе руки. — Вот уж не ожидал! Очень рад, что навестили. Прошу ко мне.
Рачевы занимали две комнаты в мезонине. В деревню они приехали из Петрограда незадолго до Октябрьской революции. Дочерей вырастили и замуж выдали. Остались вдвоем, окруженные учениками. И вот война разлучила их.
«И я должен сказать этому старому человеку о гибели его жены», — с содроганием в сердце подумал Карпов.
— Трудно вам одному, Николай Осипович?
— Теперь всем нелегко. — Учитель развел руками. — Вот возьмите, к примеру, школьную уборщицу Любовь Терентьевну. Муж на фронте, у нее трое малышей, а их надо кормить, одевать. — Он вздохнул: — Особенно плохо с хлебом. Раньше сельпо снабжало, мы и горя не знали. Теперь купить негде… Иногда рыбу ловлю, делюсь с Терентьевной.
— Хлебом поможем, — сказал Карпов, — и сена найдем для коровы.
— Сена заготовили. А от хлеба не откажусь… Может, вскипятить чайку?
— Спасибо. Мы ненадолго, — сказал Карпов. — Решили проведать. Да вот о детях хотелось потолковать.
Они долго разговаривали, вспоминая довоенные годы. Но едва собрались уходить, как вдруг приоткрылась дверь и в ней показалась Любовь Терентьевна.
— Николай Осипович, вас Смолокуров спрашивает, — тихо сказала она.
Карпов насторожился.
— Из Поддубья Васька Смолокуров, — сразу определил Никита. — Чего этого болтуна принесло?
— Может, вам пройти в спальню? — предложил учитель.
— Да нет, зачем. Приглашайте, Любовь Терентьевна, гостя.
В комнату вошел невысокий мужичонка в старенькой, порыжелой фуражке, шинельке, сохранившейся с времен гражданской войны, валенках с желтыми самодельными галошами. Карпов сразу узнал его — первого спорщика на колхозных собраниях, вечно недовольного правлением.