Но Холмскую операцию, как она была задумана вначале, полностью осуществить не удалось. Части Красной Армии, спешившие к городу, вынуждены были еще в пути следования вступить в бой с крупными силами врага и поэтому к намеченному сроку подойти не сумели. И хотя партизанам пришлось отступить, поход этот, как считал Волков, имел огромное значение: боевой дух у людей поднялся, они проверили свои силы и убедились, что способны совершать большие боевые рейды и громить крупные гарнизоны гитлеровцев…
— Уж если смогли напасть на Холм — такой укрепленный город, то скоро и с фашистским гарнизоном в «Красной звезде» удастся покончить, — сделал вывод Никита Павлович.
За стенами бани бесновался ледяной ветер.
— Ишь, гудит, каналья, ажно стены дрожат, — промолвил Сащенко.
— Время, — проворчал Никита Павлович. — Январь к концу подходит: году начало, зиме середина. А что снегопад, так он наш помощник. Так-то.
— Всех шухановских ребят проводил? — поинтересовался Чащин.
— Четверо еще осталось. Не сегодня завтра и за ними придут связные…
Пурга не унималась. У изгородей, близ кустов, у каждого бугорка белые горы намело. Коль ночью собьешься с дороги — пиши пропало.
— В непогодь пробираться надежней, — заключил кто-то.
Никита Павлович тяжело переживал: «Идут в пекло, далеко ль до беды».
— Ничего, Никита, все образуется, — успокоил друга Чащин…
Впереди — белая стена, ничего не видно. Люди идут за проводником. Шуханов то и дело проваливается в сугробы. Полежит минуту — поднимется, сделает два шага — остановится, чтобы дух перевести. Он сильно устал. Ветер донес приглушенный голос Карпова:
— Держись, Петрович! Теперь уже скоро.
Карпов подхватил его под руку, крикнул в самое ухо:
— Видно, бесы на шабаш выползли, куролесят в потемках! Пришли наконец! Вот и деревня!
— Помешкайте малость, а я разведаю, все ли у Косова в порядке! — сказал проводник.
«А если не в порядке? — подумал Шуханов. — Куда теперь подашься?»
Проводник вернулся довольно быстро, повел к избе. Шуханов заметил, что все окна наглухо закрыты соломенными матами. Поднялись на маленькое крылечко. Дверь открылась, и они очутились в тепло натопленном помещении. За перегородкой, наверное в кухне, еле-еле светился ночничок.
Шуханов снял шапку, и на пол свалился ком снега.
— Сбрасывайте полушубки-то, — певуче проговорила из-за перегородки женщина. — Как добрались-то? Василий ой как беспокоился.
— Как у вас? — спросил Карпов.
— Слава богу. Он тут близко. Сейчас придет.
— Да, мы и не поздоровались, — спохватился Александр Иванович и протянул руку. — Гостя к вам привел из Ленинграда, Василиса Николаевна. Знакомься.
— Ждали мы вас. Замерзли, видать… Вот погрейтесь горяченьким.
Шуханов, обжигаясь, пил маленькими глотками из поданной эмалированной кружки кипяток, заваренный сушеной малиной.
Распахнулась дверь, и в нее влез огромный человек, с густой черной бородой, в барашковой шапке и расстегнутом полушубке. Прохрипел:
— Здравствуйте, дорогие товарищи, — и протянул огромную руку.
Карпов представил:
— Косов Василий Александрович. Гроза фашистов.
В избу входили женщины, здоровались с Карповым запросто, будто только вчера с ним виделись, с любопытством поглядывали на Шуханова.
Беседа завязалась как-то сама собой. Всех интересовала судьба Ленинграда. Петр Петрович рассказывал обо всем, что знал, видел и пережил за последнее время: о родном городе и его людях, о страданиях и муках, выпавших на их долю, о мужестве и самоотверженности. Вспомнилась женщина, дежурившая около дома во время артиллерийского налета. Рассказал и о ней, и об Ане, отправившейся с двумя малышами накануне родов в опасную дорогу. Вспомнил мать и сестру Миши Журова, погибших под развалинами своего дома, убитых на фронте товарищей из ополчения.
— Нам не легко, а каково им-то, бабоньки родные! — крикнула пожилая женщина в сером платке, накинутом на плечи.
— Верно, Пульхерия! — раздались голоса. — Верно, Глебова!
— Помочь надо. Ведь дети там!..