Последние два года с ним что-то происходит. Его оптимизм становится мрачным. Похоже, Антон привыкает к обманчивой абстрактности, дарованной деньгами, укореняется в тесноте, словно выйдя из купе затем лишь, чтобы запереться в целом составе. Редкие минуты алкогольных озарений, когда он думал о будущем планеты и страны, для него уже в прошлом.
Страна не дала ему денег.
Мне все трудней понять его. Я не радею ни за Россию, ни за Швейцарию. С еще большей легкостью я не верю в вечнозеленый глобус. Точка равноденствия пройдена; впереди только инволюция. Мир обречен, мир умирает.
Распад — его естественное состояние. За ним — абсолютная чистота. Но почему мне так тошно говорить с Антоном? Не потому ли, что люди вроде него повсюду оставляют только пепел и дерьмо, и битые бутылки?
Deep пепел, deep дерьмо. ОК. Трудно влезть в бутылку, особенно когда ее нет.
Вагончик кафе мягко движется сквозь законную толпу. Стряхивая жирный пепел своего Marlboro в чашку кофе (он уверяет, что на бульваре Raspail так делают все), Антон начинает приходить в глубокомысленный экстаз от звуков собственной речи.
Надо отдать должное: несмотря на бизнесменство, он еще не забыл литературного русского языка. Конечно, он знает, что мне нравится Лаура и я не пользуюсь взаимностью. Потому Антон дает советы, считая свою половую жизнь эталоном. Как я и думал, сегодня он вновь забрался в свою любимую берлогу, начиная делиться советами относительно нейролингвистического программирования — в сексуальном «разрезе», конечно.
— Одно только скажи ей, как в «Двенадцати стульях»: «Ты нежная и удивительная». Как в «Золотом теленке»? Ну ладно, фигня… Они же все — нимфоманки.
Взглядом он дает понять, что эта фраза — единственное, что нужно для добывания женской души и тела, а если я одумаюсь, то и неплохой квартирки где-нибудь в микрорайоне Лунный. Это также значит, что с помощью этой магической фразы он, Антон Великолепный, изящно завоевал сердце рекламщицы Ирэн, недоступной для всех остальных. Помимо воли представляю, как эта поджарая сука расхаживает по квартире, подаренной Антонем, в чем мать родила, трепыханьем длинных пальчиков подсушивая лак на ноготках. «Да-да, хо-хо! Я нежная и удивительная».
Она только что выпроводила Антона. Трусы одевать нет смысла: сейчас придет Танюша по кличке Тати, и для нее начнется настоящий секс. Может быть, Тати приведет с собой дружка, обходительного гопника, или нескольких. Она большая забавница… А из Антона только тянет фунты, доллары, рубли, песеты, лиры, иены, тугрики и прочие, известные только биржевым маэстро, валюты. Он ее директор.
Брат Антона, Эдуард — сильная натура. Он пишет стихи, и весьма неплохие. За бугор его вытолкнул дурацкий случай, в котором никто не был виноват. Однажды ночью Эдик спьяну нарвался на милицейский патруль. Вспыхнула драка, Эдик угодил в сизо. В тюрьме ему отбили все что можно. Под занавес ему пришили мелкое хулиганство, дали год условно и выпустили. В течение этого года Эдик тотально ударился в коммерцию. За тринадцать месяцев Эдик сколотил около тридцати тысяч долларов, отказывая себе во всем, кидая всех и вся. В 90-м он уехал по туристической визе во Францию. Больше его никто не видел.
Впрочем, «никто» — поспешно сказано. Три месяца назад, в самом начале февраля, мне позволил Антон и попросил прийти к нему, как можно поскорее, плиз. Я понял, что назревает регулярная пьянка и Антону невтерпеж, потому не торопился. Приехал в его квартиру на улице Маркса вечером — как обычно в таких ситуациях. Однако вместо амбициозных амеб из антоновой конторы застал его брательника.