Жестяной привкус городского романса, который мы так презирали, вдруг воплотился во всей своей слезливой банальности. Вечером я узнал. По дороге на дачу машина разбилась. Рядовое ДТП. Отец не пострадал. Она умерла мгновенно.
Прошел месяц. Вернулась жена. Она похудела, подтянулась и расхаживала по квартире в одном кухонном переднике, поскольку мы проводили время только на кухне и в спальне. Иногда она отпускала из рук сковородки и молча припадала ко мне. То было сближение медсестры с тяжелым больным. Умрет он или поправится — связь прикажет долго жить.
Издалека, на медленных тяжелых лапах подкралась памятная суббота… Тем утром я отправился на прием.
Жена вытолкала меня за дверь — было плановое посещение доброго доктора. По дороге я обдумывал возможность: вдруг сейчас моя супруга трахается с Клавиком, ее тайным воздыхателем, с которым она вела переписку. Он принес ей цветы, они выпили кофе, немного вина… он посадил ее на колени, поднимает ее пышные белые ягодицы, и вцепившись в его плечи она стонет, как будто поет зулусские гимны. Настроение слегка улучшилось. Что же. Последний визит к врачу.
Нужно оставить супругу в покое. Уйти из ее квартиры.
Зачем ей мои страдания, если своих достаточно — со мной?…
— Ну-с, как ваши дела? — осведомился Пал Сергеич.
— Спасибо, хорошо, — признался я.
— А у меня для вас известие, — с обезоруживающим идиотизмом посмотрел на меня доктор. — Вы здоровы.
Я молча смотрел на него. В мозгу играл вальс «Амурские волны».
— Ну, ошиблись маленько с анализами. Перепутали что-то. Нет у вас никакого рака. Просто нет признаков, — сказал врач и торжественно пожал мне руку.
Зашла медсестра, и доктор рассказал ей свежий анекдот. С ней я прошел в процедурную для окончательного анализа крови. Мы шутили, хотя мне было не по себе. Это не кокетство — не каждый день вот так, между двумя анекдотами, теряешь билет на «Конкорд», зная, что придется ползти поганым раздолбанным поездом по очень смутной территории, где каждый день у тебя вымогают жизнь. Предстояло возвратиться в мир, с которым я так благополучно распрощался. Опять протискиваться в тесный поток черепов, локтей, бедер, над которыми витает фосген чуждого всему живому менталитета.
Впрочем медсестра была очень милой женщиной.
Лоснящиеся вишни глаз, ямочки на щеках, выпирающая грудь способны впечатлить даже конченого экзистенциалиста. Наша взаимная игривость становилась все более проникающей. Вынув иглу из моей вены, она погладила мне руку, обвела ваткой вокруг родинки на плече. Почти машинально я обвел указательным пальцем ее шею, приблизился к губам. Она взяла палец в рот и подтолкнула язычком. Ее груди вырвались из халата и уставились на меня крепкими сосками, тяжело покачиваясь… Чистое ритуальное совокупление — просто никаких признаков. Никаких обещаний верности, подозрений, бумажных страстей, лунатической поэзии, денег, свадеб, огородных соток, нового холодильника, яичницы на обед. Не было даже похоти. Солнце взошло, я выздоровел; вот и все причины. Мы легли на белую софу и потерялись для общества.
Но что за гнусная человеческая натура. Выйдя из холла больницы и сев в автобус, я снова начал думать.
Пересекая траншеи извилин, ползли черные мысли — как жить? Ведь я не ответил ни на один вопрос. Всего лишь даровал вопросам право пережить меня, и это право вернулось к дарователю. Смерть не сильней страдания.
Но если потянешь за одно, тут же возникнет и другое.
И я — здесь. Как только я уловил это, страх накатил небывалой по мощи волной. Он словно отыгрался за мое презрение к нему. Меня вдавило в кресло. Неужто все сначала? — спросил я небеса, но ответ пришел изнутри меня, и это был простой и ясный покой. Ничто ему не противоречило, и ничему не противоречил он. В нем было все, а он был ничем, если эта германская формула понятна не пережившему нечто такое… Ничего в уме.
Как трудно дышать, если думать об этом.
Мне стало легко. Так легко. Все можно, все принадлежит нам, если идти с пустыми руками, если, беря свет за пределами вселенных, возвращать его с благодарностью, и дарить другим.
Я по-прежнему ходил на работу. Спускался на пятый этаж со своих небес и не понимая собственных действий все делал как надо — благо, можно было позабыть о деньгах. В те весенние дни с полной силой развернулось живое, совершенно необъяснимое спокойствие, ни плюс ни минус, а я копался в его цветах, будто в засорившихся трубах. Идиотская привычка изо всего делать некую идею. Я идею, ты идеешь… Состояние панической растерянности. Инерция тяжелая, как голова на затекшей шее. Время остановилось, но все продолжается — мимо меня. И только происходящего как якорь застряло в мозгу. Мое бедное разумение капитулирует… Как это объяснить?