— Но где же добродетель того, кто уходит от противоречия и предает свой гений, не выстрадав его до конца? О русский бунт! Бессмысленный и беспонтовый!
Под взглядом сраженного иронией Батона Циряк сполз обратно на пол. Затрещали швы штанов.
— О нет, друзья мои! Не надо отступать, хоть порох мы испортили слезами, — продолжил Сухопарый. — Что смехотворная вам краткость бытия, да небеса в высокомерье идиотском? Оставьте, право. Предлагаю я свободу, но иного рода. Свободу бесконечную — от жизни.
Циряк насторожился. За спиной Сухопарого нарисовался мужичок, радостно скаливший зубы.
— Избавь их от выбора, Сережа, — мягко повелел Сухопарый. — Господа вышли из народа, как из земли трава. Выбор их утомляет.
Сделавшись серьезным, Сережа связал студентов обстоятельно и нежно, словно мать, пеленающая позднего ребенка. Как ни странно, друзья ощутили, что путы внесли спокойствие в их томящиеся мысли. Хозяин дома взглянул на них с чувством удовлетворения и заметил:
— Вот вы и стали землей: недвижимой и равнодушной.
Не надо рыпаться. Сокрушу.
— Ломать не строить, — усмехнулся Батон.
— Увы, — развел руками Сухопарый. — Я не твоя мама. Я как этот мир: умею только убивать. Я хочу донести до вас, что у меня есть миссия: сопровождать вас на пути к гибели. И не пренебрегать ничем, чтобы гибель ваша стала полезной. Это сказал один сюрреалист. Сюрреалисты, они все знали.
— Бред… — мрачно отозвался Цыряк.
— А я и не говорю логикой. Я говорю благородством.
И оседлав стул, приготовившись к долгой беседе, продолжил:
— Итак, обратимся к фактам. Мы посетили смиренное жилище по известному вам адресу, и застали вас. Вы люди умные, понимаете сами: вернуться с пустыми руками мы не могли.
— Мы ни при чем, если хозяин квартиры вам должен, — сказал Циряк. — Заберите все, я никому не скажу.
— Ну, это уже не суть важно, — улыбнулся Сухопарый.
— Я призываю вас принять самую простую сторону реальности. Это все равно как падающий самолет. Летит, парит в облаках, воплощенный прогресс и надежность, и вдруг — пшик! Мокрое место и рой мародеров. Разум человеческий, увы, слишком слаб. Он не может смириться с простым стечением обстоятельств. С отклонением, господа, простым отклонением. И потому он изобрел фатум. Ежели вы уважаете разум, стало быть, это судьба. Отнеситесь к этому философски… Но, кажется, я могу вас понять. Ба, какая прелесть. Я могу, и мне дозволено! Узри, душа: все-таки есть какой-то бог.
— И трепаться здесь вам тоже дозволено, коллега? — с иезуитской улыбкой поинтересовался Батон.
— Мне дозволено все, на что я способен. А способен я на многое. Вы же, напротив, не знаете своих возможностей. Значит, вам не дозволено ничего. Что касается меня, коллеги, то перед вами — кандидат в доктора философии Ленинградского… А впрочем, это уже история. Я продолжил обучение в Тулунском университете, на факультете строгого режима.
Где защитил диссертацию на тему «Как много дней встречается похожих». А вот и пример. Видел я одного мужика, похожего на вас обоих. Это было… О, это было давно. Извините, образование не выпускает меня из щупалец беллетристики… Итак, представьте: высокий блондин лет 30-ти. Правильные черты лица, бесхитростный взгляд. Именно таким, господа страждущие, предстал передо мною Владимир — мой случайный попутчик, вошедший в полупустой вагон на станции Нижняя Верхонка. Поезд № 123 сообщением Закутск — Кармостроитель передвигался сквозь летний дождь к конечной цели своего маршрута, а мы сидели в купе и за чашкой водки беседовали о делах житейских.
Всю свою сознательную жизнь Владимир вкалывал на кого-то: на любимое наше правительство, на свою жену, на хозяина конторы. Умишком и здоровьишком Бог вроде не обидел, да что-то не сложилось в характере.
И был он мастер в душе своей копаться. Да не просто так копаться, а крючками правильных слов и кислотой самоиронии.
Но чтобы мой рассказ получился полным, следует отметить, что сначала Вова не работал. То есть работал, но это как сказать. Вот я в поры до перестройки вашей блядской трудился литературным критиком. Вот это — да. Работа. Вкалываешь в поте лица и чресел своих. Трудно ведь произведения всякие на говно изводить, трудно это, как ни крути. И как они все задолбали, суки… Все пишут чего-то, пишут… Особенно прозаики эти сраные. А деньги, между прочим, никто не платит, чтобы хвалить их. Вот и портится цвет лица вместе с настроением. Поганая работа. Вы-то, небось, тоже? Кровь-любовь, а? Атлантида-Немезида? Нет? Верю… Короче говоря, до 23 лет слонялся Вова туда-сюда. По тусовкам всяким, водку пил где попало, девочек грязных пользовал.