Было седьмое января.
Серый «Вольво» оторвался от траурно-возбужденной толпы и развернулся в сторону центральной автострады.
Кто придумал время? Извини, Мария, риторика… Но прошло всего три дня с тех пор. Сегодня десятое января. Двадцать лет не в счет. Было седьмое. Сейчас десятое. Три дня пропасти. Но не пропал. Хоть ты и любила повторять: «это у тебя пройдет». Как видишь, ты была не права… Откуда ты могла знать, что времени нет.
Бедная девочка. Так и не пополнив свой арсенал из двух истин, с которыми приехала побеждать этот город жертвоприношений. Истина N% 1 (об окружающем мире):
«Ничто не вечно под Луной» (ффух, духота философской кухни, Борхес — Бэкон — Соломон, пересоленный бекон, сколько слез ты пролила на этот кусок мыслительного мяса, далекая от них — да что там, всех, кто бы ни был, тем не менее заставляя себя поверить в их «вековую мудрость», чтобы выжить и не казаться белой вороной, что тебе так и не удалось).
Истина N% 2 (о себе): «Я очень хороша, но мне никто не нужен, поскольку (см. истину N% 1); впрочем, оставив меня в покое, вы можете получить шанс быть завоеванными мною». Естественно (надо добавить), если ты этого захочешь.
Я знал тебя лучше всех. Но как я мог использовать это знание?.. Ты была природой моей жизни. Как ветер.
Ветер не похоронишь. Ты есть, пока есть я… Я родился только что. Тот, прошлый, умер и похоронен под плитой со своим именем. Здесь покоится Бог — неузнанный. О нем забыли, едва он увидел свет. Даже ты, Мари, смогла предложить мне лишь лонгиново копье — и я не смог родиться в проявленном мире, только где — то в мутном Себе.
Бывает так: просыпаешься за секунду до звонка будильника — и вдруг сам собой всплывает из уходящего сна верный способ решить все твои затруднения. На миг приходят полнота и покой, но раздается трель — и ты встаешь на две точки опоры, и не можешь припомнить спасительный проблеск, и день испорчен с самого начала. Разве не так было в первый день после нашего рождения? Я знаю достаточно для покоя. Мое знание таково, что выбитая в скальной породе нора — лучшее для меня прибежище, но что-то отдаляет, отводит в сторону, и не хватает всего лишь одной искры, чтобы осветить дорогу. Тебе льстило, что отвергнутый тобой мужчина поднялся так высоко или упал так низко, но тебе льстило еще больше то, что ты осталась при своем мнении. Несмешная эта игра сжигала твою душу.
Напрасно ты представляла меня молящимся царем.
Во-первых, я не принадлежу к разряду воинов. Слава Марса — смешная и жалкая. Я сам отправлял на войну убежденных в своей силе и правоте солдат, и я сам утирал им сопли, раненным и бесполезным, по уши в крови и дерьме, и считал трупы тех, кому повезло. Все это вряд ли могло купить меня. Во-вторых, я никогда не медитировал в том анекдотическом представлении, что придумали твои сломленные идеалисты. Медитация — это завоевание. Ты вступаешь будто царь в свою страну, захваченную кликой, словно Одиссей в пьяную толпу женихов, и очищаешь родное пространство. В конце концов ты исчезаешь, ибо все завоевано и нет того, что можно победить. Ты стал ничем, и это означает, что имя тебе — Все, если Все нуждается в каком-нибудь имени. Можно посмотреть на это иначе… Ведь ты растворяешься в победе как солдаты Цезаря, исчезнувшие в покоренных землях, как растворились русские в степях и тайге. У тебя есть только меч и направление, и великая любовь.
Как мало мы понимаем сущность воинов. Не ради ненависти, званий, но только ради окончательной свободы сражались они, и так было задолго до Будды.
Война ради войны глупа и призрачна. Война с гнилым сердцем, отравленным дыханием политиков, смрадным жаром выгоды и денег, и еще — идей. Колоссальный обман! Жизнь — не слово, не идея, не понятие. Она течет и ничего не разделяет, и никого не спрашивает, словно те стихи, посвященные тебе. Никогда не было никакого предела. О Мари… То, что я хочу донести до тебя, не выразить мыслью… не понять, хоть это и самая простая вещь на свете. Каким преступником, почти что сумасшедшим или кем-то более безумным я чувствую себя, когда внезапно ловлю себя на страхе, жадности — двух слугах эгоизма, по которым всегда узнаешь хозяина. Двуглавый бройлер, поглотивший орлов. Как стыдно… Боже мой, как нестерпимо стыдно… до крови из-под ногтей, до желанного провала, до последнего рывка. Жить, все время откладывая жизнь, а пока только власть, и планы, и другие люди, и чужие раны. Как бездарно потрачен запас. Я, мечтавший раствориться в тебе словно суфий-пустынник, я, рвавшийся пропасть в борьбе за всеобщее счастье, я, клявшийся небесам! Так трудно порой удержаться в глубинах, где тает шутовское «я», ведь с этим чучелом на палке не сотворить ничего, не спасти никого, а можно только длить участие в позорном параде. Я уходил в завоевание как в чартерные рейсы. Я думал, что это только тренировка, а битва отложена, что это важно, ведь придется улетать навеки, но лучше сделать это сегодня, ведь завтра не наступает никогда.