Быть сумасшедшим, или еще больше — naufrago — значит описывать безумие вполне понятным кодом символов. Потерпевший кораблекрушение и тонущий в море безумия — далеко не одно и то же. Видишь, между этим утверждением и предыдущим нет логики: naufragi не могут чувствовать себя в волнах как дома, ибо окунание случилось не по доброй воле пострадавших; но тогда по чьей воле? Кто толкнул их на этот обреченный корабль? кто заткнул рот предчувствиям и памяти? и кто вынудил поверить, что корабль — достаточно устойчивое сооружение? Ты делаешь слепыми, чтобы потом открыть нам глаза.
Таков был общий вид бесед с Господом Богом. Я пытался Его обвинить так, как не делали это другие, но обвинял автоматически, понимая, как тупы эти бунты.
Сейчас забавно вспоминать о тех годах. Пропитанный тоской, я рассматривал шансы на вашу взаимность. Но шансов было немного. И ты, и Вседержатель генерального пакета акций вели себя одинаково. Я находился в подавленном состоянии, будто на закате читал медицинский трактат. Даже если бы на серых неумолимых страницах вдруг возникла голая красотка, она бы вызвала лишь новый приступ отрешенности, неся с собой невидимые стигматы. Под ногами плыли облака, а свод небесный был краснее больной гортани. Слова отлетали будто пустые шары и, к несчастью, ни один не падал в пустоту. «Весь этот комбинат по переработке мяса в дух, вся эта фабрика, из духа сырого лабающая дух осознавший — зачем это мне? — спрашивал я. — Тот, кто родится после моей смерти, не будет мной;
Алекс сгниет в могиле. И какой толк мне надеяться на ту субстанцию, что Ты называешь душой, если она — не вполне я?» Процесс потерял цену и сцену. Адреналин, гормоны, эго, измышления, а вокруг — ты, Мари, твои враждебные крылья, охватившие все мыслимое. Властью суккубов, завещанной тебе, не отделить мне что-то кроме тебя; и входили богини в жилища смертных, и забирали их разум и удачу, ибо питались ими. Ты за милю разишь артерией Стикса. Что живое ты могла оставить? Кругом только трупы и кровь…
…И бессмертие, если на то пошло. В нем центр всего, порт, а океан закончится с тобой, моя девочка.
Прости, мне сложно вспоминать детали. Вполне достаточно слов, я переполнен ими как старой листвой, но опереться не на что. Это нарастало как ком — повиснувшие в воздухе вопросы, лакуны на месте древних папирусов, содержавших когда-то Первоначальное Откровение. Вначале не было ничего.
Затем мир породил ответы, а позже — вопросы и червей, питающихся папирусом. Все именно в такой последовательности. Это все, что можно воспринять, и это доносится из ниоткуда. Вышибли почву из-под ног.
Будущее — запись хорового пения, прослушанная предварительно. Прошлое — болото. Покусывая каждую клетку, предметы окружают точно шум и свет давно остановившихся заводов.
Даже в настоящем нет ничего настоящего. Что-то случится завтра, но я будто роженица, впавшая в кому.
Мое мнение тут ничего не значит. Все это — христоматия и херомантия. Просто это есть. Все.
Никаких мыслей. Кому думать? о чем? Зеркало убедительно настаивает на том, что я — один из homo sapiens, но Тор побери, как бы я хотел быть человеком на самом деле, и исчезнет туман, и камень станет твердым, а вода — упруго-нежной текущей водой. Пока же все лишено стен, и трава — лишь запись о том, что она станет деревом, дерево — животным, человеком, богом, богом богов и богом Абсолюта.
Я не верю в прогресс, потому что не видел ничего кроме регресса, животворного регресса, рвущего тело на материал. Я делаю шаг назад там, где все идут вперед. Я потерялся. Я ищу регрессивное человечество. Но все меньше остается человеческого, все больше прогрессивного. Претензий на ангелоподобность, которые оборачиваются клыками и вздыбленной шерстью. Это здесь, там, везде. Не за что ухватиться. Обглоданный мир постбогов — это голая длительность в голом пространстве, украшенном наброском направлений. И где-то вдали, как эхо — фантом, одна женщина, превратившаяся во всех женщин, феминальный аспект Сатурна. Новая Лилит, новая матка, новая глотка и острые белые зубы, жрущие время точно младенцев. Не могу сформулировать это. Скользкая, скользкая тема…
Мне часто слышалось нечто очень похожее на ответ, когда летней бессонницей я бродил по городу.