Повезло. Все остается на своих изменчивых местах, и то, что нравится тебе, по — прежнему не нравится мне. Год назад, когда ты вернулась из больницы, я думал о том же. Меня рвали на куски словно нарочно.
Не было времени шага ступить. Но в тот вечер я выбрался к тебе, как Гарун Аль Рашид — не уверен, что удалось перехитрить собственную охрану, но никто не мешал. Твоя дверь была незапeрта. Я вошел.
Тени, расходящиеся по стене как слепые. Тишина спальни. Сумерки таяли в хаосе комнаты, будто в распущенных волосах или ночной детской, где забыли прибрать игрушки. У постели покоились маленькие туфельки уставшей торопиться женщины — две маленькие половинки, брошенные словно галька на дно залива. Из груди моей поднялась печаль и начала заводиться, словно юла, втягивая в центр вращения. Влажная вьюга тоски… Здесь была ты, будто оставили плащ на спинке дивана. Складки, полутьма, окно сквозь деревья и крышка столика, и погасшие ночники у изголовья постели заключали тебя, и с веток свисали погасшие лампы, и мягкая пыль у комода, словно пустившего корни, и безупречная гладь паркета — все было светом Луны, бога грешников, и здесь — алтарь. По ночам ты сгущалась в обреченный комок и обретала мягкость, и нигде, кроме этого мира, способного уместиться в игольном ушке, найти тебя настоящую было нельзя. Я стоял немного растерянный, чувствуя, как совершается оборот Земли в сторону темной стороны Солнца и наверное плакал, — наверное, потому что было это невозможно.
Внезапно сзади вспыхнула дверь и брызнула светом, и обожгла позвоночник. Твое восшествие было обыденным, и мы, посвященные в тайну печали, долго смотрели друг на друга. Руки были чужими, глаза тяготили лицо, а ты уходила еще дальше, дыханием касаясь моих волос.
«Здравствуй», сказала ты. Я, кажется, наклонил голову и ты пробежала рукой по воздуху, пытаясь определить, где кончаются пределы пустоты и начинается неизбежность. Твои пальцы легли на мое лицо… Но минутой позже мы вспомнили, какой сегодня день недели, месяца, века, мы вспомнили цифры и слова и других людей, и с ними вернулся непоправимый ужас памяти, и немного помедлив, мы окунулись в одинокий, словно лесное озеро, разговор.
В своей квартире ты предпочла речь как лучший способ молчания. Я делал вид, что ни о чем не хочу спрашивать, кроме пустяков, и ты была благодарна. О прошедших днях мы, конечно, предпочли не вспоминать.
Ты что-то рассказывала о своей кофемолке — все было для тебя одушевленным, и эта машинка нравилась тебе потому лишь, что была строптива и заставляла замечать: ты и сама такая, вы ссорились не на шутку, чтобы помириться за чашкой кофе, — ее ты выкупила из рабства у чудовища Универмага и теперь гордилась, что она здравствует и свободна, радуясь еще больше от мысли, что ее смерть могла произойти в твое отсутствие, но не произошла, и это достижение ты приписала себе, кофейный мой, ослепительно темный ангел. «Как хорошо тебе», — произнесла ты, вдоволь намолчавшись в ходе монолога. «Идешь в город… Как… я не знаю, как называется это место, но хорошо там, а в конце — дворец, огни, переходы, колонны… Как хорошо тебе…»
Хорошо. Я и забыл, что есть такое дикарски уютное слово. Всегда мешало то, о чем ты грезила в своей маленькой квартирке. Впрочем, жизнь не может мешать… Что же тогда было, Мари?.. Вдоль мостовых уплывал такой северный вечер, тяжелый и пустой, что подхватив под локти уже не отпустит, не наполнив теплом небытия. Чистые безлюдьем улицы, сумерки, обрывки слов. Я стоял на месте, а планета менялась подо мной во времени и булыжниках тротуаров. Я хотел уверить себя, что будто печаль я поселил во дворце, а город остался под защитой прошлого, чистоты, преданной мною трижды до первых петухов. Немного погодя я уловил себя на желании вернуться на свое обжитое кладбище. Я не сбежал. Даже не отступил. Ибо некуда, кроме дворца. Мне трудно вспоминать.
Следовать ввepx по течению крови. Этот красный запах… Не могу отделаться от него. А когда — то он манил, запах власти. В ней нет никаких противоречий.
Власть противоречива только для тех, кто обделен интуицией. Нет людей глупее, нежели прагматики. Все просто, но как это объяснить? Ни доморощенные аналитики, ни другие «пророки» — никто меня не ждал.
Прежний Хозяин истлел еще находясь на троне, и тема преемника волновала всех, но я мало интересовался прессой. Страна сходила с ума от кризизов и неуверенности. Страна хотела почувствовать твердый член, и я вошел в нее. Но я не хотел ее. Никогда не хотел, а теперь меня просто воротит. Они хотели всего лишь покоя, а я хотел твою душу. Власть сама по себе не имеет большой ценности. В нее может вляпаться каждый, если выкинет из головы священные инстинкты и будет достаточно последовательным. Но сейчас это нелегко. В Черную Эру трудно все, что ведет к падению, потому что ад и каверны пользуются повышенным спросом. Они — ценности. К ним не протолкнуться. Все извращено до предела, цель воспитания — перевернуть мир с ног на голову, с самых нежных лет. Но мне было легко; меня вела сложная по своему происхождению сила и очень простые мотивы. Я часто думал о них…