Он ставил перед собой часы и дрочил как горилла, возбуждаясь от движения секундной стрелки. Большим несчастьем для него было кончить раньше или позже звонка будильника, который он подводил перед актом своего единения с временем. Вскоре Цинна пришел к заключению, что поскольку он равен ангелам, кои суть время, то имеет право на собственный алгоритм, и последний наверняка содержит в себе колоссальное откровение. В его квартире все было увешано часами, но только одним он поклонялся как Богу. Не знаю, в чем тут причина — может быть, они отсчитывали минуты его самых горячих свиданий, и тогда выходит, что некто из возлюбленных двуногих стал поводом для его сумасшествия, однако ведь иначе не бывает. Да, немногие из наших общих знакомых избежали психиатрических клиник. Ты не выдержала сама. Тогда, в том декабре пять лет назад, тебя никто не гнал на прием к врачу, кроме ужаса, заменившего тебе ощущение бытия. Ты пришла самостоятельно и, видимо, твой страх заразил врачей, потому что они сразу согласились с твоими опасениями. То была первая и предпоследняя госпитализация. Я не знал всех подробностей и целый день провел как на иголках.
Моему премьерству едва исполнился год. Мы гуляли по больничному парку в одиночестве. Ты не видела охранников, мелькавших среди черных декабрьских деревьев, и я старался отвлечь тебя от слишком пристальных взглядов вдаль. Ты сказала, что мое место незаконно и грешно. Я понимал: ты не говоришь о средствах, приведших меня во власть — они, эти средства, не изменились за последнюю сотню веков. Ты говорила о том, что человек не должен управлять людьми. Он не побеждает драконов, спрятанных в народе — в каждом из людей, он не победил их даже в себе самом, и что дракон мудрости здесь — изгнанник. Что Бог проклят людьми, а не люди Богом, и Он оклеветан настолько, что самые безумные поэты прошлого кажутся сейчас святыми. И что, наконец, я сам становлюсь воплощением тьмы, ее огнем, но не солнечным богом. Я только пожал плечами. Мои соратники, услышав эти речи, зашлись бы от хохота, но злость не помогла мне найти правильные слова. Мое объяснение прозвучало бы слишком запутанно, а на легкие слова я не был способен, видя, как ты распадаешься на части, превращая все чем ты была в уродливый шлейф за столбом Света. Ну разве сейчас тебе не открылось простая вещь: только так и должно быть в это переломное черное время, что я старше многих и младше других, что я — человек, потому что сражаться с туманом меня толкнули такие простые, такие земные чувства? Воплотиться в драконе несложно. Только будет ли он драконом Знания? За всеми этими вопросами — в суете театра ты видела в них пафос и больше ничего — не кроется ни современная поэзия, ни современная философия, ничто современное не кроется в них. Я мечтал о прошлом. Я ждал волну, которая вернется с новой пеной, и выбросит на берег тех, кто может все это принять. Каждый считает себя мудрым — хотя бы даже в самом мрачном уголке души, и я такой же. Вся разница моя перед другими заключалась только в том, что я не боялся их иронии и страха перед колоссами, потому что я жил в иронии и колоссах, и смотрел на них не отрываясь, как смотрят в окно из салона машины, думая о своем. Зачем?.. Нас окружает неописуемое. И хоть бы кто — нибудь нашел в себе мужество согласиться с этим фактом. «Такие, знать, времена», как говаривали мои дядюшки… И в чем — то они были правы. Такие времена.
Хаос наших встреч. Бездна. Всем, о чем я могу судить, я обязан сейчас этой пропасти. Она простирается там, где у меня когда-то находилась душа. Теперь эта живая каверна отравляет минуты радости и включает сотню децибел в минуты тоски. Истоки всего этого можно объяснить врожденной религиозностью. Впрочем, возможно, я ошибаюсь. Душа осталась, но в ней царит пустота. Я стал религией чего-то Неизреченного или Бессловесного, и как во всех религиях, здесь нет бога, а лишь хороводы вокруг его засушенных удес.
Да, я где-то видел его, но не помню, где. Мне также трудно сказать, как он выглядит и выглядит ли он как-нибудь, потому что его вид не имеет никакого значения. Я прикасаюсь к лацканам своего старого пиджака так, словно прикасаюсь к нему, и возникает ощущение, что это все — из одного материала, и это что-то проходящее навылет. Завтра все будет совершенно другим, не останется даже памяти. Все так, будто мертвые восстали из могил и ходят среди живых, посещают магазины, смеются в курилках, занимаются сексом, убивают время на работе, провозглашают ценности, грабят, воюют, умирают вновь, и никто этому не удивляется, потому что удивиться должен я, а меня давно уже нет. Трогаю кончиками пальцев кружку с чаем, и такое чувство, что я видел ее во сне и теперь могу прикоснуться, но это ничего не меняет. Это так чудесно, милая Мари… Каждая секунда — миг новорожденный. Каждая секунда встает в полный рост. И эта свежесть!.. Равновесие стоит лишь на глобальной хрупкости. Стоило бы подумать о равном положении яви, нави и так далее, о какой-то отдаленности и присутствии всего одновременно в одном месте, но не покидает предчувствие, что это будет снова прохождение сквозь холодный туман, когда чувствуешь свои пульсирующие вены и тело, продвигающееся сквозь холод. Стоило бы разглядеть что-то объективное, и убедительное настолько, чтобы качнуть весы и поверить, что твоего ничего нет в пределах, где мысль настолько реальна, что теряет способность абстрагировать. Свет или хаос — на самом деле нет никакой разницы. Должно быть только вращение, — так я пытаюсь себя успокоить. Может быть, и в минуты слабости я склонясь к этой фантастической версии, порядок распался лишь потому, что по воле судьбы или кар мы, или как еще называется этот глобальный водопровод, мне суждено было влюбиться в тебя и умереть в любви и страдании, но лишь не в том, что есть сейчас, и я принял бы эту версию, если бы не знал, что хитросплетения судьбы намного гибче и непредсказуемей, чем возможности моей мысли, разбрызгивающей слова, но никак не способной плыть параллельным курсом. Божественный водопроводчик оставил бутылку с портвейном, схватил свой вантуз и, матерясь скрытыми символами, отправился из подвала, что подобает сантехнику-богу, или с крыши, что личит богу-сантехнику, на промежуточные этажи прочищать чье-то мировоззрение. Обо мне он забыл как о случайном инциденте, поскольку количество сбойных файлов на его винчестере тоже имеет место и мой случай не превысил критической отметки). Я иду в темноте — как говорят летчики, по приборам, но если соотнести себя с другими камикадзе, скажем, с подводниками, то ситуацию можно назвать вполне естественной, за исключением того, что искаженное видение объектов посредством перископа стало надоедать.