За стеной взорвались бравурные звуки. Егор медленно поднялся. Прицелившись, пнул стену ногой и на одном дыхании крикнул:
— Как ты затрахал своей рекламой!
В соседней квартире наступает тишина, прерываемая матами. Егор садится на корточки. После некоторой паузы сверху салютом в перевернутые небеса падает, разбиваясь, кусок штукатурки.
— Пни еще. Может, он явит себя.
— Да все и так ясно. Карл Маркс. Прибавочная стоимость.
— Вот мы пьем московскую водку, кто-то в Москве — финскую, а кто-то в Хельсинки — текилу, и так далее. А у дедушки — самогонный аппарат, и Карла Марса ему по хрену. Экономика ущербна по своей природе.
— Но сахар ведь он где-то берет? Хохляцкий? Кубинский?
— Дедушка возделывает почву и гонит на родимой свекле. Это немножко хлопотно, зато полная герметичность процесса. Самодостаточность. И лупить копытом в стену он не будет. Он же вне системы. Откуда привязанность? Откуда агрессия? Откуда грех? И на фига ему горбатиться на других, чтобы получить билеты-посредники, если у него все free?
— Стоп. А самогонный аппарат? Он сам его сделал?
— Если бы он пил только воду — а это вполне реально, если ты помнишь — то на фиг бы ему тот аппарат? Пил бы молоко. Коровку завел.
— А одежда?
— Если выкинуть из головы все модные журналы, то хватит и самого малого. И никакой синтетики и семантики. Я о хлебе насущном… Деньги — это морская вода, она не утоляет жажду. Карма почему работает? Потому что все — ворованное. И хорошее, и плохое. Нет у нас тут ничего. А ты не воруй, и тебя не посодют… Иди с пустыми руками.
— А чего это оно ворованное? Я что, не вкалывал?
— Ты кусок мимо рта проносишь. Нужно Ему возвращать, кто дал тебе все это.
— Вот это, брателло, тюрьма.
— Тюрьма — только в твоем воображении. Ты начинаешь думать — и возникает тюрьма. Сон в пылающем тереме. Вся пища — это крепкий чай, чтобы проснуться, чифир, если хочешь, а ты предпочитаешь тазепам. И чтобы купить его — ибо он на ветках не растет, а сделан искусственно — ты…
Егор поймал эту фразу за хвост.
— Тьфу, бля… Так почему ты такой бедный, если ты просек систему?
— Много тазепама закачали. Пока не очнулся.
Егор окаменел.
Зеркальные щиты Медузы Горгоны. Единственные зеркала в этом доме. Тор, возьми свою кувалду и шарахни по башке. Отсеки все лишнее.
О рассыпающийся мир… Он тает, тает…
— С одной стороны, все, что мы тут имеем в виду, безадресно, — продолжает Егор. — Но адресат есть. Латентный.
— То есть объект — это субъект, претерпевший воздействие рекламы?
— К которому приделали имиджевый пропеллер.
— Стать невидимкой — мечта вора. Но у вора тоже есть имидж.
— Это оттого, что они не могут расствориться в воздухе. Псих такой.
— Нужно атаковать невидимое. Только это спасет мир.
— Но для этого нужно потерять имидж.
— Утоли свою жажду.
Пара глотков, хруст огурчиков.
15
Наступает бесполезная тишина. За окном шатаются деревья.
— Вначале не было ничего, и ничего тоже не было, — задумчиво вползает Егор в тишину. И после непродолжительного вздоха добавляет:
— Как-то все безвыходно, что ли… Ты, кстати, замечал, что в автобусе на одной двери написано «вход», а на другой — «выход»? Я вот только сегодня обратил внимание… Во маразм… Exit. А как будет «вход»? Init?
— Это одно и то же.
— И это выход.
— Ну и как вывести народ? Из плена египетского? — щурится Егор. — Народ зажат и взрывоопасен, но не взрывается, что характерно. Ладно, если бы пытался убежать куда-то, в какую-то мечту, так ведь не бежит. Максимум — квасит. Ну, не считая космонавтов-героинов. Народ — он за тех, у кого сила. Он ожидает помощи извне. Но представь, если бы Христос пришел сейчас. Его бы сначала оттрахали, потом отдали в аренду, потом продали на органы, а учение сперли. В общем, теплый безотходный прием.
— И кто из нас отрицательно заряжен? Закутяне — хорошие люди. Их даже не испортил квартирный вопрос. А ты видишь везде только то, чего боишься.
— Нет, я не говорю что все такие. Твоя grandma была добрая женщина. Я помню каждого, кто толокся в ее гостиной. Типа интеллигенция. Бультерьеры из Конотопа. Эти точно Москву не оставят. Такой сочный кусок мяса. А твоя бабуля поила их чаем с конфектами и верила, что большевики испортили Москву, и людям теперь недостает душевного тепла.
— Она была настоящая москвичка. Сколько их осталось?
— Да ни фига не осталось. Пьяное место. Гран кильдым. И потом: ты хочешь сказать, что квартирный вопрос тебя не испортил?..