О возврате не могло быть и речи, но Кеша ничего не хотел знать. Впрочем он держался молодцом, лишь на пару минут сорвавшись в отчаяние. Кеша все просчитал. Вариант лишь один: мне нужно ехать в облцентр, открывать новую фирму и срочно делать миллион долларов. Гениальная идея. Проще не бывает.
Но, с другой стороны, это единственный выход. Кеша собрался было стоять насмерть, не выдавая врагу мой новый адрес, но в конце концов мы пришли к соглашению, что спрос за все проблемы — с меня, заварившего кредитную баланду. О семье забыть.
Развод. Вдвоем с супругой мы отрепетировали проклятия в мой адрес. Клянусь, той постановке позавидовал бы сам Эйзенштейн.
Так или иначе, теперь я мог вернуться в Закутск. Я покидал пристанище скорбей с легким сердем. Да, спрос только с меня, но от меня ничего не зависит.
Сфера чистой случайности. Медвежье воспитание говорило мне: жаль, что тебя не убъют, максимум покалечат, и это самое унизительное. Скорее всего, братки уже приготовили один из своих вариантов. К примеру, я открываю фирму, беру кредит, все деньги отдаю, а потом получаю долгую задумчивую судимость или отправляюсь кормить червей. Не сгинуть мне на поле брани, ведя в атаку легион. Позорная, типично российская история. Но будь что будет. Я не нуждался ни в жизни, ни в смерти. Такое мироощущение. Свежий воздух с привкусом крови.
Не утруждая себя поиском углов, я жил в редакции «Еврейского шахтера», где по сей день секретарит Ахмед. Ночевал на пестром диване в приемной под гобеленом «Моисей выводит бригаду стахановцев из запоя». Дни коротал в секретарской. Что ни день, то анекдот. Ахмед еще не вспомнил, что он суфий, но его приколы многозначительно терялись в моих извилинах, как дервиши на улочках Ургенча. Он умудрялся сдавать очередной номер газеты в перерывах между стаканами испанского портвейна и в реве Queen и Pink Floyd, ибо я врубал магнитофон на полную мощность. Бзик Ахмеда — компромат. Он прирожденный журналист, актер на подмостках общественных заблуждений. Чем надуманнее факты, тем больше вероятность, что Ахмед занесет их в особую папочку. «Правда никому не интересна», пояснил Ахмед. Правда наводит скуку. Негде порезвиться. Не то чтобы он верил в этот бред — просто ему нравился процесс изобретения изнанки, пока он сам не угодил под волну пиара. Короче говоря, в суфийских притчах с грифом «секретно» минула осень.
Зимой я оказался в этой квартире.
Было свободно, хоть и несколько однообразно. Я лежал на матраце, почитывал французскую классику и обсуждал с Отцом перспективы иудаизма в Конго. В конце концов закончилась последняя книга Пруста, а вместе с ней и терпение, и одним морозным утром на пороге квартиры возник Грегуар.
Он только что вернулся из Брюсселя, где сейчас расквартирована штаб-квартира Пурпурной когорты. Не без облегчения Грегуар сообщил, что отныне он вольная птица. «Я даже согласен стать гражданским человеком, но ведь в России это невозможно», сказал Грегуар и показал перстень с черепом — знак принадлежности к охранному агентству, которое предложили ему возглавить. Моя история сразу настроила его на деловой лад. Следующим днем мы отправились решать проблему. Грузный небритый дядя с интересом пролистал мои переписку с банком, цыкнул фиксой и заключил:
— Типичная наебаловка. Они должны вам три тысячи зеленых, но вы их не получите. Идет?
Проблемы кончились раньше, чем я успел себя представить тонущим в дерьме на очистных. И путь был открыт, но я вдруг понял, как все надоело.
Черту — чертово. Пришла пора оставить жалкий героизм обманутых. Той зимой я вернулся к стихам, и приходилось посылать музу подальше, чтобы поспать пару часов.
— Высокогорный воздух свободы, — иронически заметил навестивший меня Антон. — Он, братишка, до добра не доведет. И эти стиши твои…
— Я для этого родился, — ответил я.
— Если бы все знали, для чего они родились, то хомо сапиенс не был таким говном, — серьезно ответил Антон. — Так что самый верный путь — широко развести руки и сгребать все подряд. А потом отбирать во всем этом бабки.
Я не внял его совету. Откровенно говоря, я не всегда считал Антона кретином. Так бывает: когда ты продолжаешь рост не вверх, не вниз, не влево или вправо, все знакомые либо отворачиваются, либо стараются тебя переделать. Вернуть обратно в стойло.
Антон принадлежит к последней категории. Для него понятны и близки все трагические изменения в моей жизни — разводы, бизнес-дыры, переломы ног, но едва уловив что-то позитивное, он начинает морщиться.
Антон уверен, что мир должен взорваться к чертовой матери, и как можно скорее; все положительное лишь оттягивает его тяжкий финал. И это прекрасная идея, но решив вернуться к поэзии, я почувствовал, что очень отдалился от всех. Все стало другим и поползло сверху вниз, снизу вверх, из меня и в меня, заполнив все что есть и было, и скрыв будущее в тумане.