— Какие боги?
— А ты где сейчас был?
— А где я был?
— Да ладно, мозга не сектым. Кто-то же был. Где-то же. Надо? А черт с ним.
— Егор, а тебе никогда не казалось, что dasa и неприкасаемым больше нечем заняться при таком отношении к ним? Что им делать еще, чтобы выжить? Что остается, кроме как убивать, грабить, заниматься проституцией?
— Тш-ш. Давай по порядку. Во-первых, проституция — это то, чем занимаются все. И мы тоже. Работаем за деньги, которые давно не являются гонораром — а сие слово переводится «знак уважения» — а просто чтобы не сдохнуть. И работа наша не ахти нравится — ни нам, ни потребителю, да и не нужна никому. Лишнее. Но это бремя цивилизации, куча никому не нужного продукта, только ради того, чтоб не замерзли денежные потоки — пить все хотят, а эта аквушка еще никого не успокоила, не считая жертв криминальных разборок.
Во-вторых, dasa — это внутреннее состояние. Я знаю бандитов, которые взросли в оранжерейной обстановке. Взять хотя бы Грегуара. Ну были, конечно, какие-то проблемы. У кого их не было? Но в бандиты он пошел по собственному выбору. Кто-то смог расслабиться, решиться и бросить, и хлебнуть из чистого родника, и протрезветь, а они вот не смогли. А дальше — дальше чисто психический процесс. Самооправдание. И в-третьих, это же мировой порядок. Так мир устроен, брате. Так что на фиг все свои гуманистические тенденции. Правозащитник, куда деваться…
— Я никого не осуждаю. У меня и права такого нет, и глупо это. Мир ведь — сам по себе никакой. Мне эта мысль все чаще приходит… Вкоруг нас — такая любовь, такая нежность, такая глубина… А мы рвемся в нее как кони. И что попросим — то и получаем, если не жмут последствия молений. Хочешь обмануться? — на тебе все что хочешь, только пойми. Просто возьми, если хочешь. Нету никакого отбора там. Я не нашел никаких распределителей. Есть только… Я не знаю. Единое, что ли. Но это затасканное слово… Ни одно слово не подходит. Ни одно. Ни десять, ни миллион. Все — сознание. Все — Оно. Какая разница, dasa или брамин? Побыл наверху — слазь, кончилось твое время. Все это сон. Эпитеты. Больше ничего… И еще. Почему наши способности так быстро вычисляют? зачем? Эти касты?..
— Ну тебе-то грех жаловаться… Заслужил, типа.
— Но я не помню, кто их заслужил. Это же не я был, не эта личность. Я — все, я — То, но при чем тогда заслуги?
— РитА, — твердо отчеканил Егор. — Миропорядок должен быть.
— Кто тебе сказал, что он должен быть? И зачем? как в супермаркете, все по брикетам? Чтобы легче покупать и кушать, и цену назначать? И что толку? Война прекратились? Голод прекратился? Каждый день все круче…
Егор в смятении умолкает. Ему страшно и зло. Какие-то доводы вертятся на его языке, но тают, едва он их успевает распробовать, лихорадочно, растерянно, собранно. В дальнем уголке ума темнеет сожаление, что я решился высказать эту мысль, которую вынашивал многие годы, мысль, которую я сам для себя не оформил и сразу же вывалил на Егора. Глупо. Зло. Шлак.
Егор закуривает, колко шурша картоном упаковки.
— Вот ты говоришь — «я», — начинает он. — Тут есть какое-то противоречие. В самом звуке. Обрати внимание, как по-английски звучит «Я». «АЙ».
— Двойственно. Два звука. По-русски тоже — ЙА. Наоборот, но то же самое.
— Нет. Это типа «Ай-яй-яй!» — Егор мгновенно развеселился и подпрыгнул не вставая. Знакомая пестрая туча вернулась на его чело. — Дарю эпиграф для новой книги, одна западная притча. Короче: раздается звонок в дверь. Мужик подходит и спрашивает: — Кто там? — Я. — Я?!!! Мужик бамс — и помер.
— Фрейдисты не поймут. К тому ж еще подражание.
— Кому?
— Все — подражание. Чугунные бабочки. Мир неаутентичен.
— Ну и кто ж его создал?
— Не заставляй меня разбивать зеркало.
— Которого нет.
— Ты уверен?
— А щас проверим эту твою область несовпадений, вместе с ее областным центром. Я говорил тебе, что пить бадьями — мовэтон?
Я снизошел взором. Осталась последняя сигарета.
Огненной воды — на дне бутылки.
— Давай разольем пополам, — блеснул я компромиссом.
— Покурим, стало быть, по-братски.