— Я всегда верила в чудеса, месье.
— Вам повезло, мадам. Что касается меня, то я давно уже в них не верю. Надеюсь, что вы готовы к тому, с чем вам придется столкнуться. Средний вес военнопленных по возвращении составляет сорок два килограмма. Они страдают алиментарной дистрофией, дизентерией, иногда туберкулезом. У выживших медики находят нейровегетативные нарушения в восьмидесяти процентах случаев…
Элиза подняла руку в знак того, чтобы он замолчал, раздраженная его монотонным голосом статистика.
— Благодарю вас, месье. Я не нуждаюсь в перечислении физических страданий, которые перенес мой брат. Мне прекрасно известно, что военнопленные в Тамбове голодали и содержались в переполненных сырых бараках, наполовину зарытых в землю. Они были одеты в лохмотья, некоторых приговаривали к каторжным работам. Я видела этих несчастных, прибывших в Шалон. Я даже ухаживала за ними в качестве медсестры-волонтера. Но смею заверить вас, месье, что самым страшным их страданием, которое никто не хочет признавать в этой стране, является то, что им пришлось сражаться под чужим флагом, чтобы их близких не отправили в концлагерь. Потому что нет ничего более отвратительного, чем носить форму, чужеродную вашей стране, вашему сердцу, вашему нутру.
Элиза наклонилась вперед, преисполненная язвительности, дрожа с головы до ног. Нахмурив брови, чиновник смотрел на нее удивленно.
Что он мог знать, этот несчастный? Конечно, он по мере сил старался выполнять свою работу, но ей уже осточертели все эти дотошные бюрократы, политические деятели, пустые разговоры людей, уверенных в своей правоте. Она не хотела больше заполнять никаких анкет и документов, не желала слышать отговорок и уверток. Ей нужен был ее брат, тот, которого она держала на руках, когда он чуть не умер от лихорадки, маленький смеющийся мальчик, застенчивый мечтательный подросток, честный молодой человек, каким он был перед самой отправкой на фронт, словно война только и ждала этого момента, чтобы вырвать его из жизни и бросить в поля России, охваченной огнем, утопающей в крови.
Она выпрямила плечи.
— А сейчас мне пора идти опознавать этого солдата, месье, поэтому просмотрите бумаги, которые я вам привезла, подпишите их, поставьте необходимые печати и отпустите меня. Если это мой брат Венсан, я заберу его домой. Настал наш час. Мне кажется, мы и так слишком долго ждали этой минуты, вы не находите?
Медсестра шла перед ней по нескончаемому коридору, а Элиза не чуяла под собой ног. Глаза нестерпимо жгло. Ей казалось, что у нее под веками застряли песчинки. Она вдыхала острый запах хлорки, которым всегда пропитаны стены больниц.
Двери палат были открыты. Она видела часть кроватей, медкарты, прикрепленные к их спинкам, и от этого почти осязаемого страдания, висевшего в воздухе, у нее перехватывало дыхание. Она бросила взгляд за окно на деревья с голыми ветвями, чтобы убедиться, что жизнь идет своим чередом.
Элиза была уверена, что идет к Венсану, но при этом вместо радости испытывала лишь страх. Узнает ли он ее? Будет ли рад ей? Она пыталась молиться, но впервые в жизни молитвы не приносили облегчения. Слова были похожи на пустую шелуху и не имели никакого смысла. До сегодняшнего дня ее вера составляла основу всей ее жизни, но в одночасье, когда она больше всего нуждалась в ней, эта опора рухнула, оставив после себя только пыль.
Во что превратился Венсан после стольких лет заключения в советском лагере и мучительного возвращения на поезде, который вез его через Орел, Брянск, Варшаву, Франкфурт-на-Одере? Об этом сложном пути вполголоса говорили некоторые из выживших на собраниях ассоциации мальгрену. А вообще они на эту тему не любили говорить. Поскольку их ждали лишь оскорбления, они предпочитали замкнуться в себе. «В конце концов, разве они не воевали за фрицев?» — презрительно бросали им вслед. У большинства из них не было ни сил, ни желания оправдываться. Им выдали удостоверения ветеранов лишь спустя несколько месяцев. Подобно своим отцам, мобилизованным в немецкую армию во время Первой мировой войны, они чувствовали, что их страдания недооценивают, и Элиза боялась, что ее брат будет испытывать такое же свирепое отчаяние и жестокое одиночество.
Теперь она шла следом за медсестрой, затянутая в свое черное пальто, с бледными губами, полная отчаянной решимости избавить своего брата от злобных взглядов этих хищников, которые никогда его не поймут, привезти его в родные стены, чтобы он мог набраться сил и начать свой долгий путь к выздоровлению.