— Я оставлю вас на минуту, — сказала Элиза. — Посмотрю, не пришла ли акушерка, и вернусь. Вы пока отдохните.
Элиза не захотела, чтобы Ливия рожала в родильном доме на холме Сент-Круа. «Вам будет спокойнее дома», — заявила она, но Ливия была уверена, что таким образом она пыталась сохранить приличия. Не подпустив к роженице чересчур любопытных монашек, Нажелям не придется давать затруднительные объяснения по поводу слишком ранних родов.
Как только золовка закрыла за собой дверь, молодая женщина с трудом поднялась с кровати. Она подошла к шкафу, открыла его и просунула руку между своими кофтами и чулками. Накануне она рискнула взобраться на стул, чтобы вытащить красную тетрадь из тайника, который она обнаружила над шкафом, потому что хотела иметь ее под рукой. Это была ее единственная связь с Мурано, с ней самой.
Ливия развернула бурую оберточную бумагу, погладила потемневшую от времени обложку, вдохнула едва уловимый запах страниц. Тотчас перед ее мысленным взором возникла мастерская Гранди с жаркими печами, треском плавящегося cristallo, щелканьем пинцетов, гулом стеклодувных трубок, снопами искр и светом, который позволял себя приручить достойному мастеру. Она почувствовала боль в сердце, которая не имела ничего общего со спазмами, периодически сотрясающими ее тело. Как они там, без нее? Думают ли о ней? Тино, должно быть, все так же возглавляет мастерскую, но удается ли ему ладить с Флавио? Чтобы выносить гомерические приступы гнева этого волка, нужно не терять хладнокровия, а это качество как раз отсутствовало у ее брата.
Спустя несколько недель после своего приезда в Мец, на случай, если Флавио захочет что-либо узнать о ней, Ливия написала своей подруге Марелле, что решила пожить во Франции. Она была сердита на своего брата, но не настолько, чтобы оставить его в полном неведении, словно она растворилась в воздухе. Написать ему письмо с объяснениями, что она считала своим долгом, у нее пока не хватало духу.
Она превратилась в изгнанницу, лишенную своего доброжелательного города с потрескавшимися фасадами и причудливыми улочками, которые окутывали ее, словно коконом, пока стремление к простору внезапно не выводило ее к набережной Дзаттере или Фондаменте. Ливия чувствовала себя обобранной, раздетой, уязвимой. С тоской глядя на небо, она тщетно пыталась увидеть такое же сияние, как на родине, но у неба Лотарингии не было лагуны, и ему было далеко до этой волшебной алхимии воды и света.
Ребенок напомнил о себе нетерпеливо и активно. Скорчившись от боли, она поднесла руку к животу и выронила тетрадь, изо всех сил сжимая губы, чтобы не закричать.
Когда дыхание вновь вернулось к ней, она подумала, что нужно убрать тетрадь, пока не вернулась Элиза. У стеклоделов не принято легкомысленно относиться к тайнам. Любое нечаянное или намеренное раскрытие какого-либо приема изготовления стекла влекло за собой проклятие или смерть. В эпоху своего расцвета Светлейшая посылала убийц, чтобы заставить навсегда замолчать вероломных стеклодувов, и в сказках, которые рассказывали детям, самыми страшными персонажами были не колдуны и не привидения, а эти проклятые души, ходившие по кругам ада.
Когда Ливия согласилась у изголовья умирающего дедушки принять в наследство красную тетрадь семьи Гранди, она четко осознавала, какую берет на себя ответственность. Никто и никогда не должен прикасаться к этим страницам, где хранились рисунки, химические формулы, уникальные составы, из-за которых один из ее предков отдал свою жизнь.
Она неловко наклонилась, и ее онемевшие пальцы с трудом ухватили тетрадь, и в это время в коридоре отчетливо послышался голос Элизы. С бьющимся сердцем она наконец подняла тетрадь и быстро сунула в шкаф.
— Ливия, что вы делаете? — удивилась золовка, открывая дверь.
С ней вошла акушерка в белом фартуке, повязанном вокруг талии, рукава ее блузы были засучены.
— Ничего. Просто хотела немного пройтись.
— Я осмотрю вас, мадам Нажель, — сказала акушерка. — Прилягте, пожалуйста.
Ливия подчинилась.