Зима была суровой. Говорили, что такой морозной зимы не было целый век. В бараках, едва согреваемых небольшими чугунными печками, беженцы проявляли чудеса изобретательности, чтобы не умереть от холода. Из-за риска возникновения пожаров им было строго запрещено использовать для обогрева электричество, но, в любом случае, напряжение было таким слабым, что его едва хватало для освещения.
Платье Лили, одежда Инге и рубашка Вилфреда были положены в ведро, которое служило ей корзиной для белья. Качество нормированного мыла оставляло желать лучшего, и она тщетно пыталась добиться ослепительной белизны своего детства, но привередничать не приходилось; хорошо, что хоть удалось раздобыть немного порошка для одежды.
Внизу десятилетние мальчишки в шарфах, обмотанных вокруг шеи, и дырявых рукавицах расчищали обочину кирками. Сосредоточившись на своей работе, они были серьезны, но время от времени к небу взлетал их звонкий смех. В конце дня они отправятся на станцию воровать уголь, и американские военные патрули будут привычно отводить глаза.
Она прислонилась затылком к стволу дерева и закрыла глаза. Оцепенение охватило ее ноги, плечи, кисти с покрасневшими пальцами. Детские голоса постепенно утихали, и она погрузилась в уже знакомое ей бесчувственное состояние, которое овладевало ею при малейшей возможности и с которым ей становилось все сложнее бороться.
«Зачем?» — задавалась она вопросом, когда слышала, как вокруг нее все говорят о будущем, которое казалось ей настолько неопределенным, что в итоге становилось оскорбительным. «Послушай, Ханна, у нас есть крыша над головой, необходимая для жизни пища, и в лагере жить не так тяжело, как тем, кого определили к частным лицам». Добрые люди были правы, и она должна благодарить Бога, что осталась жива, но сердито отворачивалась, наполняясь молчаливым гневом, от которого сводило желудок и оголялись нервы.
Иногда она думала о немках, которые покончили с собой после изнасилования солдатами на глазах своих отцов или детей. Должна ли она была поступить так же? Перед глазами снова вставала Хильдегарда, молодая вдова учителя, лежавшая в луже крови после неудачно сделанного аборта, одна из этих несчастных, которые даже мысли не допускали, что могут родить «русского ребенка» и предпочитали рисковать жизнью. Эти женщины сумели избежать повседневной рутины, которая была для нее словно пожизненная каторга.
На этот раз боль в животе успокоилась. Ханна ощущала внутри лишь тяжесть, которая изредка переходила в дергающую боль, похожую на ту, что она испытывала каждый месяц. Вот уже несколько недель ее мучили эти боли. После изнасилования она сделала все, чтобы забыть о своем теле, но теперь ей приходилось постоянно прислушиваться к нему, словно оно превратилось в чужеродное существо, которого ей следовало опасаться.
Она дотрагивалась до него нехотя, с некоторым отвращением, и только потому, что была вынуждена мыться, одеваться и питаться. Она выполняла привычные действия, чтобы поддерживать жизнь, но ее движения стали автоматическими.
Лили упрекала ее в том, что она перестала следить за собой. Радости ее юной кузины были простыми: заколка для волос, которые, к ее великой радости, отрастая, стали виться, случайно доставшийся кусок ткани для починки платья. Они не знали, когда у них будет возможность раздобыть новую одежду, поэтому с особой бережностью относились к тому, что сумели привезти с собой, и поддержание белья в чистоте требовало особой сноровки. Изгнанные из собственных домов в считанные часы имели только ту одежду, которая была на них. Многие дети в семьях носили одну пару обуви на всех, выходя зимой на улицу по очереди.
Ханна слушала восторги своей кузины, но не могла их разделить. А ведь когда-то она тоже была кокетливой юной девушкой. Теперь же одежда служила ей лишь для того, чтобы прикрывать тело, а сильно накрашенные лица некоторых распутных девиц казались ей непристойными масками, приклеенными к их настоящим лицам.
Когда она видела в зеркале свое осунувшееся лицо, ей становилось стыдно из-за своего равнодушия. Беженцы из советской зоны оккупации рассказывали о тяготах жизни, что страх стал их постоянным спутником. Там изнасилования все еще случались. «Непрекращающийся кошмар. Когда же все это закончится?» — причитали женщины.
Несмотря на то что баварцы настороженно относились к тому, что поток беженцев был нескончаемым, а американские власти тщательно контролировали его, мужчины и женщины, прибывающие из Габлонца и объединяющиеся на землях Кауфбойрена-Харта, твердо верили в лучшее будущее.
«Пусть это делают немцы», — отчеканивали американцы, поощряя личную инициативу. Повторять два раза было не нужно: они работали с пяти утра до восьми вечера. Из жести банок американских консервов, глины и дерева они изготавливали оригинальные украшения, которые продавали за несколько монет или обменивали на необходимые товары. Первая стекольная мастерская открылась год назад. Другие еще строились. Видя такое упорство и стремление к успеху, Ханна иногда чувствовала себя паршивой овцой.