Фрэнсис. Вы давно здесь живете?
Мадлен. Три года.
Фрэнсис. У вас тут все есть.
Мадлен. Да. Здесь вся моя жизнь.
Фрэнсис. А на большую землю вы ездите?
Мадлен. Не часто.
Фрэнсис. Здесь, наверное, трудно доставать книги. Как вы обходитесь? Заказываете по интернету?
Мадлен. Послушайте, Фрэнсис, когда вы мне позвонили и попросили о встрече, я согласилась. И вот теперь вы здесь. Я рада, поверьте. Но скажите же наконец, зачем вы приехали?
Недолгое молчание.
Фрэнсис. Хорошо. Это связано с Мартином.
Мадлен. И что?
Фрэнсис. Косвенно.
Мадлен. Где он?
Фрэнсис. Где ОН?
Мадлен. Да.
Фрэнсис. В Сиэтле.
Мадлен слегка передергивает плечами.
Мадлен. Ну что ж, там, в Сиэтле, хотя бы случаются землетрясения.
Фрэнсис. Да, говорят, бывают.
Мадлен. И огромные волны во время прилива. В целом, кажется, там складывается довольно обнадеживающая картина.
Фрэнсис. А вы не знали? Он вам не пишет?
Мадлен. Где он живет? В хижине, в лесной чаще? Он все еще работает? Чем он занимается?
Фрэнсис. Мартин?
Мадлен. Честно говоря, я давно не произносила его имени. По крайней мере, вслух. «Мартин». (Она какое-то время смотрит на Фрэнсис). Что вам предложить? Может, чаю?
Фрэнсис не обращает внимания на вопрос.
Фрэнсис. Люди обращаются со мной так, будто я все еще ужасно страдаю. Это трудно объяснить, но я свое отстрадала. Все прошло. «Но как же, — говорят вокруг, — тебе, должно быть, так больно». Мне было больно. А теперь уже не больно.
Мадлен. У вас своя жизнь.
Фрэнсис. Да, конечно. У меня теперь очень много дел.
Мадлен. У меня нет телевизора, но я знаю, будь он у меня, я бы все время видела там вас.
Фрэнсис. Да, вы бы меня увидели. (Фрэнсис улыбается). Мартин упоминал об этом.
Мадлен. О чем?
Фрэнсис. Что вы презираете телевидение.
Мадлен. «Презираю?» Слишком сильно сказано. Просто у меня нет телевизора, вот и все.
Фрэнсис. А почему?
Мадлен выказывает нетерпение.
Мадлен. Послушайте, может, оставим все это? Я давно не упражнялась в подобных делах. Как там американцы говорят? «Я больше этой мышцей не пользуюсь».
Фрэнсис. Какой мышцей?
Мадлен. Которая приводит в действие рот.
Фрэнсис. О чем это вы? Хотите сказать, что совсем не разговариваете?
Мадлен. Крайне редко.
Фрэнсис. Вы сами сделали такой выбор?
Мадлен. Я не давала обета молчания, если вы это имеете в виду. Не в культовом смысле.
Фрэнсис. А вам не одиноко?
Мадлен холодно улыбается.
Мадлен. Нет, я ничего о нем не слышала, и нет, он мне не пишет. С чего бы ему мне писать?
Фрэнсис. Я подумала, может, вы поддерживаете связь.
Мадлен. Мартин никогда не писал писем, насколько я знаю. Он нацарапывал маленькие записочки.
Фрэнсис. Да.
Мадлен. Только изредка, такие маленькие желтые клеящиеся листочки. «Мне надо идти. Мартин». «Пока». «Насчет прошлой ночи: прости, я никогда больше так не буду». Но чтобы целое письмо — нет, никогда. А вам он писал?
Фрэнсис. Ну, ему этого и не требовалось, верно? (Фрэнсис делает несколько шагов, проходя дальше в комнату). Да и сейчас я не бросаюсь каждое утро проверять почту в надежде увидеть штемпель из Сиэтла, если вы об этом спрашиваете.
Мадлен. Нет?
Фрэнсис. Вовсе нет.
Мадлен. А ему там разрешили практиковать?
Фрэнсис. Думаю, да.
Мадлен. Это ведь как водительские права? Его делом можно заниматься в любой стране.
Фрэнсис. Честно говоря, не знаю.
Мадлен. А разве их законы не отличаются от наших?
Фрэнсис. Думаю, они относятся к законам серьезнее, чем мы.
Мадлен. Да, и законов у них намного больше, и вообще все американцы постоянно околачиваются в судах.