А барбосина стоит у моего стола и взирает на меня красненькими маленькими глазками. А что, если ему в рожу плеснуть чернилами? Я представляю, как по лицу будут течь фиолетовые ручейки. Даже глаза зажмуриваю от удовольствия. Но я еще спокоен.
— Иван Федорович, но ведь вы почти ничего не изменили.
— Я сделал так, как считал нужным.
Тут я лопаюсь. И начинаю орать. Он тоже:
— Вы мальчишка, не уважаете стариков, научитесь говорить спокойно, это вам не стадион, я так не могу работать!
— Ради бога, вас никто не держит!
Он вылетает из кабинета. Я показываю ему вслед язык и длинный нос. Но он тут же входит обратно. Ах, сердце! Принимает валидол. Слабеющей рукой тянется к графину. Я вскакиваю, любезно подаю ему стакан. Чтоб ты подавился, старый барбос, нечего притворяться! Ты еще меня переживешь. Сколько ты у меня крови выпил!»
«Все-таки план был составлен.
Но когда? Вводить его уже не имело смысла. А в управлении барбос заявляет, что с расписанием мы запоздали только потому, что Игорь Владимирович никак не мог найти время его подписать.
Я задохнулся от такой наглости. Я не нашел, что сказать.
Потом я объяснил все начальнику управления. Он развел руками:
— Привыкай, искусству руководить надо учиться.
С барбосом я два дня не мог разговаривать. Он, по-моему, тоже чувствовал себя не совсем удобно.
И почему я его не уволю? Ведь он не упускает случая сделать мне подножку.
Ответ прост: он аккуратно сидит весь день. Он делает всю черновую работу. Он работает. А мне надоело».
«Ну хорошо, вот, на радость нашему начальству, мы выпустили хорошо подготовленных ребят. Но придут другие, желторотые. И опять отдавать им все силы, кого-то из них делать… А что останется мне? Истрепанные нервы и ежемесячная зарплата. И все? А в «Спутнике» я не думал о деньгах!»
«Он запросто говорил с секретарем горкома!»
И все сказали почтительно: «О-о!»
Подумаешь, меня знали и повыше! Сколько раз они наблюдали за моей игрой!»
«Эта работа отнимает все силы. Я приезжаю домой, как объеденная селедка. А когда подумаешь, что еще не сделано, что предстоит и что планируется… Ужас! Этому не будет конца».
«Прихожу я на работу. Перед столом барбоса пожилая женщина. Очевидно, просит за сына. На ней бордовое платье, зеленые ботинки, желтый платочек. В возрасте, но еще пудрится.
Ей барбос говорит:
— Вот, пожалуйста, начальник, Игорь Владимирович.
Она оборачивается и с ходу:
— С просьбой пришла к вам, за Сашеньку. Сама я жена бывшего мужа…
Я как стоял, так и рухнул на диван. У барбоса глаза по лысине забегали. Он мне все знаки делает. А я не могу.
Тетка вдруг всхлипнула и вылетела из комнаты».
«Год тому назад таким же солнечным утром мы шли по вымощенной шлифованным камнем мостовой Белграда. И за нами следовала большая толпа мальчишек и подростков. И два носатых репортера фотографировали, как мы входили в низкие лавки. И к нам подошли студентки. И мы скоро говорили без переводчика. И одна с акцентом спросила:
— А кто с вас Сэров и Маркэлов?
И ребята нас вытолкнули. И студентки заулыбались и пожали нам руки.
Так началось солнечное утро большого интересного дня в незнакомом, далеком Белграде.
А сейчас средний служащий Игорь Владимирович Серов поедет на работу и в душном кабинете, где бумага на столе теплая от солнечных лучей, будет разбирать какие-то дела; потом — на какое-нибудь заседание; в обеденный перерыв — пару сосисок. Потом в спортзал, на занятия…
А все-таки я идиот. Мне надо было ехать в Мельбурн. Черт с ней, с игрой, но прокатиться бы на теплоходе, посмотреть бы Австралию! Там было бы гораздо веселей. Дурак! «Надоело бегать за мячом!» Так мог там не бегать.
Болезнь с длинным латинским названием: «Ничегоянехочуничегоянежелаю». Как будто ты сейчас что-нибудь хочешь!»
«Ливень. Густой, крепкий. Разбивается о железную крышу на мельчайшие брызги, и кажется, что от красных полос идет пар. Ливень сменяется маленьким, частым дождиком. Капли дождя парят в воздухе, воздух дрожит.
Но вот резкий порыв ветра унес эту пелену, и пошел редкий, унылый, обыкновенный дождь. Тьфу!
Почему я оказался дома так рано, в семь часов вечера! Сразу после работы я поехал на улицу, где был последний раз года три тому назад. Я нашел ее дом и сказал шоферу, чтобы подождал меня.
Дверь открыла ее мать. Она раньше видела меня мельком, один раз, и не узнала.
— Где Лена?
— Лена? Она давно уехала на юг.
— Понятно. Вы ей сможете что-нибудь передать!
— Пожалуйста, заходите.
— Нет, меня ждет машина. (Старый пижон, не мог не похвастаться!) Скажите ей, что заходил Игорь Серов.
Мое имя произвело на нее впечатление. Она засуетилась:
— Может, зайдете! Если хотите, я дам ее адрес.
— Благодарю вас, но не стоит. Хотелось просто ее увидеть. Извините.
Семь часов. Никуда не хочется идти. И не надо о ней думать. А то, чувствую, начну писать стихи типа «Ты далеко, и нет тебя со мной». Бред собачий!
Как я устал! Устал от всего. Лечь и заснуть».
«Осень выбрасывает красные флаги на верхушках осин. Осень по городу бродит.
Дома мрачнеют и, тесно прижавшись друг к другу, выставляют навстречу серой пелене, что идет с запада, четырехугольные зонты из бурых железных листков. Улицы умыты, наги и беспомощны. В темных лужах тонут мостовые.
Через рябые окна, мутный и осторожный, в комнаты входит день. Люди слышат сырой, кисловатый запах осени и надевают черные траурные плащи.
С обветренных лиц гигантов, навсегда застывших на площадях города, стекают серые ручейки. Капли барабанят по бронзовым лбам, заливают литые, с дырочками глаза.
У подножия памятников веселой толпой, фырча и стреляя, пробегают машины. Постаменты им только мешают резвиться.
И люди, что в фиолетовое зарево рассвета темной масляной полосой вытекают из щелей домов и бесконечным узким потоком омывают каменные лапы улиц, — люди не видят, что косые очереди дождя расстреливают бронзовых гигантов.
И если однажды с постамента сойдет статуя и, увязая в асфальте, как в жидкой грязи, вдвинется в дрожащий, рассыпающийся дом, вытрет повисшей на балках простыней лицо и скажет: «С меня хватит»,—то это будет Игорь Серов.
Не ставьте мне памятник, люди».
«Если я раньше был Игорем Серовым, человеком, о котором говорила вся страна, то теперь я в общем-то чиновник, которому скоро пора думать о пенсии, о семье, детях, о новом шкафе, о том, как найти деньги на отпуск. Я маленький винтик в большой машине.
С меня требуют, чтоб я вертелся. Но куда уж больше?
Может, опять пойти в спорт? Давайте я лучше буду гостренером. Сделаю команду (у меня есть пара идей), я потренирую ее, и мы через год возьмем первенство мира.
Не дают? Вы еще сами попросите меня».
«Прошел месяц. Меня попросили уйти «по состоянию здоровья». Посоветовал это мне… Маркелов.
— Ты, — говорит, — не улучшил работу, а чуть не развалил ее, и поэтому настоятельно советую…
Он теперь большим стал, Маркелов.
— Хорошо, — говорю. — Я и сам хотел уходить, но неужели ты барбоса оставишь? Под суд его надо отдать, он основной виновник.
Но разве Маркелов меня послушает? И отправлен был старик тихо, с почетом на пенсию.
Одному удивляюсь: как он уговорил старика? При мне старик наотрез отказывался.
Итак, ушел «по состоянию здоровья». Ничего, скоро мне предложат другую работу. Ведь я все-таки Серов!»
«Я от матери ушел: она пыталась меня воспитывать.