– Может быть, я тогда схожу к дону Силино или к отцу Фабио, чтобы они подтвердили ваш приказ?
– Иди куда хочешь. Только я не удивлюсь, что отец Фабио прикажет тебя высечь за то, что ты разбудил его в такой час из-за пустяка.
Пока здоровяк размышлял, как ему поступить, Армандо сорвал с его пояса связку ключей, отпер дверь и вошёл в камеру.
Отступник
Увидав человека с кинжалом, бедолага с крючковатым носом попытался спрятаться в углу. Он полз на одних руках, так как «испанский сапог», вне всякого сомнения, раздробил ему колени и щиколотки. Но Армандо даже не посмотрел на перепуганного калеку. Его интересовала лишь девушка. Она сидела в другом углу камеры, неподвижная и прекрасная. Куча соломы, которую «заботливые» тюремщики бросили пленникам, лежала рядом. Девушка сидела на холодных камнях, не чувствуя холода и сырости. Армандо упал на колени, сжал ладони бедняжки в своих, но не ощутил их тепла. Бледное лицо, посиневшие губы, безумные глаза. От неё веяло холодом, и Армандо попытался её согреть. Он прижал девушку к груди, но та не почувствовала тепла. Она вела себя словно тряпичная кукла, лишь карие глаза наполненные пустотой смотрели куда-то вдаль.
– Как же тебя разбудить? Проснись же, и мы уйдём! – в голосе юноши слышалось отчаяние. Девушка молчала. – Значит, эта ведьма Пилар расколдовала тебя не до конца. Ну и пусть, я сам унесу тебя отсюда. Армандо положил руку на рукоять кинжала.
«Сторож должен умереть», – решился Армандо.
Он вскочил на ноги, рванулся к двери, но тут же отпрянул. Вместо обречённого на смерть деревенского парня с алебардой Армандо увидел совсем другого человека. В дверном проёме стоял отец Фабио и с укором глядел на оторопевшего юношу. Женоподобное лицо священника стало ещё твёрже. Левая бровь поднялась ещё выше, губы сжались в тонкую полоску.
– Надеюсь, ты пришёл сюда, чтобы заставить девчонку сознаться в содеянном? А иначе, зачем тебе было лгать этому бедолаге, который сторожил преступников. Он, кстати, сейчас стоит за дверью, и не один, с ним дон Силино и парочка его людей. Так я прав? Ты хотел заставить девку покаяться?
Армандо отрицательно покачал головой. Его план рухнул.
«Ах, если бы девушка могла идти сама! Теперь время упущено», – обречённо вздохнул Армандо.
– У этого дурня не хватило смелости тебя остановить, но хватило ума донести командиру, – произнёс Фабио, качая головой. – Значит, я всё же ошибся. Ты хотел помочь девчонке бежать.
– Она невиновна, – прошептал Армандо сквозь зубы.
– Замолчи! Она ведьма, иначе, чем объяснить, что ты готов ради неё совершить подобную глупость. Я в затруднении. Я понимаю, что рекомендация епископа даёт тебе право на некоторые вольности, но решиться на такое. Не думаю, что мне нужен такой помощник.
– Я солдат, а не убийца.
Теперь и вторая бровь инквизитора поползла вверх.
– По твоему Tabula Matres невинны?!
– Одна из них убила моего коня.
– Вот видишь. Ты же сам всё прекрасно понимаешь.
– Но эта девушка не одна из них. Она лишь жертва. Я не стану вашим помощником. Позвольте мне уйти и забрать её с собой. Мы уедем, и вы больше никогда не услышите о нас.
– Fumantem carnis, – прошептали девичьи губы.
Оба мужчины посмотрели на пленницу. Та сидела, слегка покачиваясь из стороны в сторону, и продолжала повторять своё заклинание беззвучно, лишь одними губами.
– Ты это слышал? – Фабио немного успокоился. – Она одна из Матерей, и обратной дороги для неё нет. Отступись от девчонки, предлагаю в последний раз.
– Я всё же настаиваю, святой отец. Я испытал к ней чувства, которых не знал ранее. Отпустите нас.
– Дурак! Она Fumantem carnis, ты же сам это только что слышал. Вы будете вместе, лишь если ты сам станешь «дымящей плотью». Убирайся, пока я не приказал арестовать тебя за ересь.
Армандо обречённо опустил голову и выбежал из камеры.
Аутодафе
Его поразило то, как пахло от людей. И это был не просто запах, эта была жуткая вонь, заглушившая запах гари. Костёр уже занимался, и Армандо решил поспешить. Он пробирался сквозь толпу. Люди кричали, улюлюкали и свистели. Кто-то торжественно распевал «Отче наш», а кто-то громогласно сквернословил. Женщины и мужчины, старики и дети, люди стекались на площадь с самого утра, чтобы не пропустить привычное веселье.