Мон кивнула. Не надо было бы спрашивать, но она выдавила:
– А ее отец?
– Он… как же объяснить… Но какие-то они странные вернулись. Все. И Шона тоже. Мы не знаем, где они были так долго и почему их привели эти… с ружьями. А Шона…
– Что?
– Нет, ничего, – он выпустил ее руку. Но она ухватила его ладонь, поймала в сети своих пальцев, попросила:
– Скажи, Эркен. Если мы вместе будем искать Джалар, если мы, возможно, одни с тобой, на кого не действует эта ворожба, я должна знать.
Эркен подумал и кивнул:
– Ты права. Шона приходила ко мне вчера, просила, чтобы я научил ее песням. Она хотела выучить их наизусть или даже записать.
– Зачем?
– Я не знаю.
– А ты?
– Я сказал, что эти песни… понимаешь, их нельзя выучить. Они хранятся не в памяти, не в голове, а вокруг, во всем, что я вижу. Шона очень расстроилась. – Эркен запнулся, покраснел, и Мон стало так тоскливо, будто она узнала что-то отвратительное. – И разозлилась.
– Давай я поговорю с ней, – предложила Мон, глядя на все еще пылающие щеки Эркена. – А ты попробуй расспросить Тэмулгэна или Мадрана, где они были.
Эркен кивнул и пошел в сторону дома Джалар. Мон смотрела вслед, и в глазах ее слезами растекалась нежность.
Безмолвие
Когда Тэмулгэн вернулся домой, Тхока в странном (слишком легком, слишком нарядном для Края) платье, какого он никогда на ней не видел, лежала на своей узкой кровати, сложив руки на груди. Рядом сидела Такун.
– Что…
Голос не послушался его, застрял где-то в горле. Тэмулгэн застыл на пороге, боясь подойти. Такун повернула к нему заплаканное лицо.
– Она дышит, но не отвечает. Молчит и даже глаз не открывает!
Тэмулгэн облегченно выдохнул, подошел. Он вымотался за эти дни, будто вернулся с тяжелой охоты, только вот совсем без трофеев. Ничего в дом не принес, кроме усталости и раздражения.
– Зачем ты ее так? На сход не пустил… почему? – спросила Такун.
– Да зачем ей туда… – буркнул он, но Такун жила с ним очень долго, ее не проведешь.
– Тэмулгэн!
– Страшно мне, – выдавил он. – Ты же слышала, что они в прошлый раз говорили? Пряха им нужна, лойманка, знахарка…
– Пусть бы Виру и забирали!
Тэмулгэн отмахнулся:
– Какая из нее лойманка? Они за мамой пришли… или за Джалар.
– Что ты такое говоришь?! – вскочила Такун.
– Я не знаю, – обхватив голову руками, Тэмулгэн закачался из стороны в сторону. – Не знаю! Но лучше бы им обеим спрятаться.
– Что ж… – зло проговорила Такун, кивнула на Тхоку. – Ты хорошо ее спрятал, она у Нави в гостях, никто не дозовется. Где Джалар?
– Я не знаю.
– Тэмулгэн!
– Я не знаю! Я… я велел ей бежать. И она убежала. Наверное, в лес, Такун. Пусть побудет там, сейчас время Утки, ягод, грибов полно, она справится. Уйдут чужаки – вернется.
Тэмулгэну показалось, что жена ударит его сейчас, но она только сгорбилась и проговорила:
– Зря я тебя не послушалась, надо было еще до Саол-гона отправить ее к Севруджи.
– Что сделано, то сделано, – ответил Тэмулгэн и поправил одеяло, укрывавшее Тхоку. – Джалар найдется. И мама поправится. Все будет как раньше, Такун.
«Лишь бы поскорее чужаки ушли отсюда», – добавил он про себя, но вслух ничего не сказал. Не ему, сыну пришлого человека, гнать из Края чужаков. Ведь они ничего не сделали. Или он ошибается? Эркен спросил у него, что говорили чужаки на сходе. И Тэмулгэн не смог ответить, не стал пугать мальчишку. И боялся повторить…
«Мы расчистим ваш лес, – сказали они. – Мы построим на месте Края большие города, вы заживете как люди, а не как отсталые дикари и ни в чем больше не будете нуждаться». Вот что сказали они. Но было что-то еще, какая-то заноза в сердце, будто потерянная вещь, забытый сон. И он никак не может отыскать то, что выскользнуло у него из памяти.
Каждый год перед Норзеном мужчины отправлялись в город: везли продавать шкуры и оленьи рога, ягоды и травы – все, чем щедро поделился с ними Край. Сначала плыли лодками до рыбацкого поселка, а там пересаживались на крохотный самолет, что летал в Край раз в две недели. В этом году было так же, жизнь есть жизнь. Два дня грузили лодки, давали наставления, составляли списки того, что купить. Тэмулгэну тоже нужно было ехать в город, но он не мог оставить мать и жену одних. Он чувствовал взгляды соседей, тяжелые, суровые, будто что-то неправильное сделал он, а что – пойди разберись. Долго не мог найти никого, кто взялся бы продать его шкуры. Те, кто раньше посчитал бы за честь оказать лучшему охотнику Края услугу, теперь отводили глаза и находили отговорки, такие нелепые, что хотелось кричать. Наконец согласился отец Эркена, взял большой процент, но Тэмулгэн был рад и этому, правда, хотелось сказать, что с будущими родственниками так не поступают. Успел одернуть себя: где его дочь, невеста Эркена? Никто не знает.